- Видишь? - Андрей начал дергать Дегтярева сзади. - Видишь, Сема, а? - И лицо и глаза его горели одной, все заслонившей думой. - Не терпит их железо, а? Скрючило!
- Тише ты! Гляди да молчи!
У многих немцев был затасканный, захудалый вид. Они начинали страдать от холода. Забывая о воинской выправке, обросшие, они бродили по деревне уныло, горбясь, волоча отвислые, измятые полы своих тонких шинелей. Иные уже начинали напяливать на себя не только мужскую, но и женскую одежонку, отобранную у крестьян или брошенную в покинутых деревнях: старенькие дубленые шубенки со сборами позади, мерлушковые шапчонки, разноцветные шарфы и варежки ручной вязки.
- Видишь, Сема? Видишь? - все рвался на повозке Андрей, горячо шепча. - Вот они какие, а? Как из шайки какой! Видишь?
- Молчи, Андрей! Гляди и молчи!
На крайнем дворе у выезда из деревни Андрей увидел множество заготовленных березовых крестов, аккуратно, в наклон, составленных около сарая. Обессилев, Андрей лег на повозку, сказал:
- А хреновые у них дела, Семен!
- Довоевались! - ответил Дегтярев. - До ручки. Видать же их! Ну, Андрей, погоди... Вот как трахнут наши, - останется здесь от них одно мокрое место! Эх, Андрюха, мы еще обратно пойдем по этим вот местам! Будет наше времечко! - Теперь он горел от своих слов. - Подойдет же тот наш час! Эх, и часок будет! Эх, и разгуляется наша силушка!
Колонна двигалась к другой деревне.
VIII
Обер-лейтенант Рудольф Митман вел полк Озерова не основной дорогой, идущей к передовой линии на участке 47-й пехотной немецкой дивизии, а небольшими проселками, где все же меньше стояло резервных войск. Перед закатом озеровцам лишь изредка попадались санитарные машины и одинокие двуколки, а с наступлением полной темноты полк вступил едва заметным, почти непроезжим проселком в большой смешанный лес, обтрепанный осенью. Здесь было уже совсем тихо и безлюдно.
- За лесом наши позиции, - сообщил Митман.
Озеров приказал остановить полк.
Повозки были оставлены на дороге, а все солдаты разошлись в стороны от нее, свалились под деревья и начали торопливо доедать хлеб и консервы, что добыли, как трофеи, в бою у Сухой Поляны. Прислушиваясь к лесной тишине, разговаривали осторожно, приглушенно. Огни цигарок прятали в рукава.
Ночь спустилась в безветрии. Потеплело. Золотой речкой струился в небе Млечный Путь. Низко над землей свисали гроздья звезд. В лесу было глухо, как только бывает временами в прифронтовой полосе. Где-то далеко, словно желая ободрить себя в бездыханной тишине, простучал пулемет.
Забравшись на одну из повозок, капитан Озеров, сбросив все немецкое, переодевался в свое обмундирование. Он шепотом требовал у Пети Уральца, неразлучного вестового, то одно, то другое:
- Брюки! Сапоги!
Одеваясь, он тихонько разговаривал с Рудольфом Митманом, который стоял у задка повозки, торопливо дожевывая кусок хлеба.
- Ваш полк стоял на этом участке?
- Да, - ответил Митман. - Вот за этим лесом.
- Кому вы сдали свои позиции?
- Их занял отдельный саперный батальон, господин капитан, - сообщил Митман, покончив с куском хлеба и почувствовав себя бодрее после утомительной дороги. - Дело в том, что этот участок командир дивизии определил как совершенно непригодный для наступления. Дороги, которые ведут к лесу, как вы видели, очень плохие, а в лесу еще хуже. Там много болот. Концентрация большой группы войск с тяжелой техникой, и особенно в период осенних дождей, на всем этом участке невозможна. А у ваших войск, с которыми имел дело наш полк, позиции гораздо выгоднее, а для обороны просто хороши. У ваших здесь проходит гряда высот. Так вот, когда стало ясно, что продолжать наступление на этом участке не имеет смысла, наш полк, как понесший потери, сняли и отвели в тыл, а здесь временно поставили саперный батальон. Исключительно для охраны участка. Концентрация же войск для новых боев, как я уже говорил вам дорогой, происходит гораздо севернее этого леса.
- Значит, здесь стык двух дивизий?
- Совершенно верно, господин капитан.
Озеров с трудом натягивал сапоги.
- Теперь вам должно быть ясно, господин капитан, - продолжал тем временем Митман, - что я не могу вести вас дальше? Пленных, направляемых для разных целей в передовые части, приводят обычно в расположения штабов. Только после этого они могут быть под особым конвоем пропущены дальше, к передовой линии. Я же, по вполне понятным причинам, не могу являться в штаб саперного батальона, да и вам, мне кажется, делать там нечего. Здесь вы должны пройти сами. И я сразу предупреждаю: хотя батальон и сильно рассредоточен, но вам, конечно, не избежать перестрелки.
Озеров слез с повозки.
- Мне все ясно, - сказал он. - Где ваши солдаты?
Подошли пленные гитлеровцы.
- Так вот, - заговорил Озеров, все еще что-то оправляя на себе и ощупывая свои карманы, - вы сделали свое дело и теперь должны...
- Господин капитан! - дернулся Митман.
- Не перебивать! Не люблю! - И Озеров продолжал тихонько: - И теперь должны убедиться, что у русского офицера - твердое слово. Когда мы пойдем отсюда дальше, вы останетесь на месте. Вы будете свободны. Только сейчас же сдайте оружие.
Один немецкий солдат, невысокого роста, выступил из темноты и, обращаясь к Озерову, быстро заговорил:
- Я не желаю идти обратно, господин капитан. Разрешите мне следовать с вами и дальше?
- Дальше? В плен?
- Да, господин капитан! Я всегда относился сочувственно к вашей стране и был о ней другого мнения, чем наши наци. И я решительно против этой войны.
- Как ваше имя?
- Ганс Лангут, доменщик из Рура.
- Хорошо! - согласился Озеров. - Вы пойдете с нами.
В темноте раздались голоса других солдат:
- Я тоже хочу заявить о своем желании...
- Теперь нам лучше идти вперед, чем назад.
- По крайней мере, мы останемся живы.
Рудольф Митман некоторое время стоял молча.
- Да, все это очень странно, но они правы, - сказал он наконец. - Нам возвращаться нельзя. Нас завтра же, конечно, расстреляют. А ведь вы, господин капитан, даете слово, что нам будет сохранена жизнь?
- Да. Как всем пленным.
- О, я верю! - воскликнул Митман. - Мы идем с вами.
- Отлично! - Озеров незаметно усмехнулся в темноте. - Петя, прими и уложи оружие, а пленных сдай в распоряжение комбата Журавского.
Подошел комиссар Яхно. Всю дорогу он, по договоренности с Озеровым, шел замыкающим в колонне, а когда полк остановился на привал, расставил дозорных, лично роздал с одной повозки старшинам рот остатки хлеба, потом, переходя от дерева к дереву, беседовал с солдатами. Отыскав теперь Озерова, он крепко пожал ему руку - молча поздравил с успехом необычайного рейда и сразу же потащил от повозки.
- Отойдем немного.
- Ходок вы неутомимый, - сказал Озеров.
Узнав о всех новостях, Яхно загорелся.
- Теперь я пойду первым, да?
- Как хотите, Вениамин Петрович.
- Знаешь, дорогой, я не могу тащиться позади! - сказал комиссар горячо. - Я понимаю, что иногда это, как вот сегодня, тоже очень важно. И все же не могу. У меня изныла вся душа. Как это трудно - тащиться позади всех!
Неожиданно начали меркнуть звезды. Легкой хмарью затягивало небо. С запада опять подступали дожди. Из далекой, непроглядной вышины донесло заупокойный вой моторов: немецкие самолеты тянулись на бомбежку к Москве.
IX
Солдаты разобрали с повозок оружие.
Озябнув, Андрей пробудился за час до рассвета и сразу понял, что полк собирается в путь. Мимо сновали фигуры солдат, слышались приглушенные команды. У повозки шепотком, но возбужденно разговаривали Умрихин и Дегтярев:
- Пройдем, Иван, не тужи.
- Эх, Сема, пройти бы! Ты где пойдешь?