- Возможно, и не совсем хорошо, - тихонько, кося глаза на связистов, ответил Бородин. - Разведка - наше слабое место, как и взаимодействие... Да, но теперь... я вас не понимаю, Михаил Ефимович!
- Нет, это не колебания! - твердо сказал Батюков. - Но что это - я сам не понимаю... Вот берешь трубку, кричишь одно слово "огонь" - и сотни, тысячи людей идут в бой, и многие из них... Да-да, на войне это совершенно неизбежно! Но разве это сознание может в какой-либо степени уменьшить ответственность командира за судьбы людей, которые безоговорочно выполняют его приказ?
У Бородина дрогнули брови.
- Это очень хорошо, Михаил Ефимович, - сказал комдив в большом волнении, - очень хорошо, что вы с такими мыслями первый раз начинаете бой в звании генерала. Хорошо, что вы так любите людей. Только с такими мыслями и можно побеждать. Да, что же это мы?
Генералы враз взглянули на часы и одновременно встали. А через минуту прозвенело самое звонкое и властное на войне слово:
- Огонь!
Десятки людей на наших артиллерийских и минометных батареях повторили:
- Огонь!
Яростный шквал металла с воем и грохотом обрушился над полосой передовых вражеских позиций. На линии Марьино - Скирманово - Горки поднялась расцвеченная огнями завеса темного дыма.
Под гул артподготовки танки гвардейской бригады двинулись на рубеж атаки - к южной опушке леса. За ними, в белых маскхалатах, с автоматами у груди, быстро пошли бойцы мотострелкового батальона, - пошли, невольно сгибаясь от свиста снарядов над головой, иные по следам гусениц, иные целиной, топча в сугробах крохотные заснеженные елочки.
Гвардейцы были радостно изумлены, когда, выйдя на рубеж атаки, увидели, что вся вражеская сторона в дыму и огне. Нисколько не сомневаясь в уничтожающей силе нашей артиллерии, гвардейцы втайне даже с некоторой досадой подумали, что напрасно так излишне много тратится снарядов и мин: враг давно повержен в прах...
Но это было горькой ошибкой.
Артподготовка велась горячо, сильно, но давала, к сожалению, ничтожные результаты. Весь северный склон Барсушни стал черным от пороховой гари, но на ее вершине, где как раз и были немецкие огневые точки, не упал ни один снаряд. В глубоком лесистом овраге на южном склоне Барсушни, где особенно много было вражеских блиндажей, гитлеровцы отсиживались совершенно спокойно. Огонь сильно захлестывал только северную окраину Скирманова. Но и здесь он был бессилен разметать хорошо укрытые в земле вражеские танки и пушки...
...В 10.00 наша артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника. Над опушкой леса взлетела красная ракета.
- Вперед!
Первым бросился в атаку взвод Лаврушенко. Три могучие "тридцатьчетверки", с треском ломая кустарник, высоко вскидывая, комья снега, на третьей скорости вырвались из леса и бросились вдоль шоссе на Скирманово.
Но только они выскочили на открытое поле, противник открыл огонь. Один танк, сразу же получив тяжелые раны, остановился, задергался на одном месте, а остальные заметались по полю, вступив в неравную схватку с немецкой противотанковой артиллерией. Особенно ожесточенно били гитлеровцы с высоты 264,3, и всем наблюдавшим за атакой стало ясно: Барсушня - это и есть главный опорный пункт врага на скирмановском рубеже.
Надо было немедленно ввести в бой "КВ".
Получив по радио приказ, огромные машины Солянского и Загрядько, взревев моторами на весь лес, разбрасывая с бортов березки и елки, рванулись из своих засад. Танк Солянского пошел левее шоссе на Скирманово, намереваясь срочно оказать помощь взводу Лаврушенко, а танк Загрядько прямо на Барсушню.
Немецкая артиллерия встретила гигантский танк Загрядько мощной лавиной свирепого бронебойного металла. Не успел танк пройти от леса и сотни метров, несколько вражеских снарядов, один за другим, врезались в его броню. Танк наполнился шумом, треском, визгом - это была его страшная смертная кончина...
Несколько секунд металл рвал металл, как рвут друг друга разъяренные звери. Танк Загрядько, весь избитый и почерневший, потерявший способность сопротивляться, вдруг задымил густо, как лесная смолокурня...
...Через несколько минут в овраге, над которым проносились в глубину леса вражеские снаряды и пощелкивали, как стаи птиц, разрывные пули, сидел на снегу стрелок-радист Кривцов. Из всего экипажа сгоревшего "КВ" удалось спастись только ему; остальные погибли в танке и около него - от огня и вражеских пуль. Бойцы торопливо стаскивали с Кривцова тлеющую одежду и валенки, а он все время порывался встать перед командиром батальона и, может быть, даже не понимая, как обожгло ему лицо, настойчиво просил:
- Товарищ капитан!.. Товарищ капитан, разрешите мне пойти в бой на другом танке! Я прошу вас!.. Разрешите, я отомщу за них... Отомщу за всех! Товарищ капитан, вы разрешите, а?
Третий час шел бой за Барсушню.
Вскоре после гибели "КВ" Загрядько в атаку бросились шесть "тридцатьчетверок" в сопровождении мотострелкового батальона. Но высота оставалась неприступной. Еще три танка бригады вышли из строя, остальные, израсходовав боезапас, постепенно возвращались в лес. Мотострелковый батальон тоже понес немалые потери и под огнем вражеских пулеметов отходил на исходные позиции.
Гибель танков у Барсушни была таким неожиданным ударом для гвардии майора Руденко, что он растерялся: батальон никогда прежде не имел подобных потерь в одном бою. Когда Руденко доложили о гибели "КВ" и экипажа Загрядько, у него на глазах выступили слезы.
В эти минуты Озеров встретил гвардии майора Руденко, с которым он познакомился позавчера, когда тот привел свой батальон на участок дивизии Бородина. Командир танкового батальона был молод, высок, подборист, с русым чубом, - он больше походил на кавалериста, чем на танкиста.
- Пять танков! - горестно воскликнул он. - Знаешь? Слыхал?
За лесом, у Барсушни, били орудия и пулеметы; грохот боя доносился также и справа - от деревни Горки и слева - от Марьино. По всему лесу тянуло горьким дымом. Точно с грустью наблюдая за боем, невеселое солнце низко стояло над самой Барсушней. Поблизости вокруг кипела штабная работа: шумно разговаривали офицеры в блиндажах и около них, носились связные, кричали радисты у раций...
- А все дело в разведке! - почти закричал Руденко. - Чья пехота сидела здесь в обороне? Майора Уварова? Чьи артиллеристы? Муравьева? Они сидели здесь, черт их побери, как слепые котята, а мы теперь отвечай танками, кровью!
- А что же смотрела ваша разведка? - спросил Озеров.
- Мы здесь стоим всего один день!
- Ну, а Муравьева и Уварова перебросили сюда тоже только три дня назад, - сказал Озеров. - Конечно, и за это время можно было многое узнать о противнике, но для этого нужно иметь большой опыт вести разведку, а у нас его, к сожалению, еще мало. Да и положение такое, что без конца приходится заниматься перегруппировкой, прикрытием дыр на фронте. Не успеешь оглядеться - надо переходить на другое место.
Подскочил молоденький адъютант в полушубке.
- Товарищ гвардии майор, разрешите доложить? - обратился он к Руденко. - Вернулся танк Пояркова.
- Что с танком?
- Сбиты все приборы наблюдения.
- Экипаж?
- Ранен сам Поярков.
Отпустив адъютанта, Руденко крикнул:
- Видишь? Мы отвечаем кровью!
Лицо Руденко пылало.
- Учеба всегда нелегка, всегда дорого стоит, - грустно сказал Озеров. - Ведь для всех нас это первый наступательный бой. Почти невероятно, чтобы он мог пройти без ошибок, неудач, лишних потерь... Но при известных условиях он мог бы, конечно, стоить нам дешевле. Да, разведка подвела, это верно. Не сомневаюсь, что, если бы штаб армии располагал точными данными о состоянии обороны противника в этом районе, он дал бы авиацию. Без нее взять высоту нелегко! Даже умеючи! Но дело не только в разведке... Как бы хорошо ни велась разведка до боя, все равно наступающий не будет знать о противнике всего того, что хотел бы знать. Во время боя атакующего всегда ждут разные неожиданности. Дело, повторяю, не только в разведке...