6.
Через полтора часа, лежа на широкой многоподушечной кровати в просторном двухместном номере — борода не обманул! — писатель Василий Объемов вспоминал «Тамань» Лермонтова. Направляющийся к месту службы «с подорожной по казенной надобности», Печорин случайно угодил в сообщество контрабандистов и огреб там по полной. Его обворовали (Объемов судорожно проверил, на месте ли бумажник). Ему непрерывно лгали (это Объемова нисколько не удивило, поскольку ложь являлась естественной реакцией организованной криминальной группы на проявляемый к ее деятельности сторонний интерес). Наконец, молодая контрабандистка не дала Печорину и чуть его не утопила. То есть она отказалась переформатировать посредством секса опасное любопытство Печорина в дорожный любовный роман, сохранила верность главному контрабандисту Янко. Тот, в свою очередь, не взял в лодку боготворившего его слепого подростка. «На что ты мне?» — сказал Янко. Мир контрабандистов был прост, жесток и мобилен. Печорину повезло, что он уцелел.
И мне повезло, нагло примазался к герою нашего времени Объемов. Я тоже уцелел, мне всего лишь не дали, спасибо, что не обворовали и не утопили. Хотя тезис «не дали» нуждался в уточнении. Когда Каролина обхватила его венозными ногами-клешнями, а скульптурная Олеся (поразмыслив, Объемов разжаловал ее из римской статуи в советскую гипсовую парковую девушку, правда, без весла) воткнула в спину острый железный каблук, Объемов не поехал, потому что это было невозможно. А потом уже и не просил, потому что поезд ушел.
Несколько часов назад, заселяясь в гостиницу, усиленно ужиная в кафе, писатель Василий Объемов находился в одной реальности. Сейчас — в другой. Он, как и Печорин, угодил в нее случайно, путешествуя по казенной надобности. Но если Печорин не возражал сыграть с контрабандистами на собственную жизнь, у пугливого и осторожного Объемова подобное желание отсутствовало напрочь.
Потому-то, привычно, точнее с облегчением, вздохнул он, Россия и катится в пропасть. Объемов всегда с готовностью (а как иначе?) делился своими персональными недостатками с Родиной-матерью. Когда-то давно он даже написал статью о русском народе под названием «Коэффициент бездействия». По мнению Объемова, в русском народе коэффициент бездействия зашкаливал. Власть это прекрасно понимала, с давних времен вводила в стране различные ограничения для представителей других этносов, типа черты оседлости, квот на поступление в университеты, занятие управленческих должностей в преимущественно русских уездах. Энергичный инородец, попадая в расслабленную русскую среду, ощущал себя чем-то вроде испанского конкистадора среди не знающих цены золота (применительно к России — природных богатств) и сильно пьющих индейцев. Но власть в России — еще одна ее загадка! — никогда не ощущала себя русской, а потому не была последовательной в мерах по преодолению бедственного положения русского народа. Она охотно принимала от народа единственное подношение — покорность, злоупотребляла им и в итоге (после национальной, социальной и территориальной катастрофы в одном флаконе) сдавала страну новой власти — еще менее русской по мироощущению. Хорошо, если не победительно антирусской, как большевики-ленинцы в семнадцатом году. Или, наоборот, плохо, потому что большевики все-таки собрали Россию. А вот смогли бы ее собрать белогвардейцы или Учредительное собрание? Объемов был склонен согласиться с фельдмаршалом Минихом, утверждавшим в середине XVIII века, что Россия — страна, управляемая напрямую Господом Богом, потому что иначе объяснить ее существование невозможно. Похоже, промысел Божий относительно России и был самой главной ее загадкой, выражаясь языком Канта — загадкой в себе.
В признании этого очевидного факта нет ни гордыни, ни презрения к народу, прислушался к тишине за дверью Объемов (гостиница после спецназовского налета словно вымерла), потому что русский народ — это я! Или, если угодно, я тоже. И если я, писатель и… общественный деятель (ведь пригласили в Белоруссию на конференцию!), столько лет пребываю в ничтожестве и бездействии, значит, в таком состоянии пребывает вместе со мной русский народ! Народ — красный гигант или белый карлик, Объемов запутался в астрономических дефинициях (пришла на память даже такая, как черная дыра), а я — крохотный астероид на его орбите. Мой удел — крутиться сначала вокруг красного гиганта, потом белого карлика, сейчас… неужели черной дыры? Или оторваться и улететь в никуда — в сон, в вековечную мечту, в несбыточную надежду?