Мы спим, покосился на лишние подушки в головах Объемов, и видим во сне личность, готовую принять на себя бремя действия. Иначе Россия, вспомнил он свой недавний позор, не поедет. Как она поедет, если мы (он снова с дрожью вспомнил Каролину в очках и парике) сами себя обхватили жилистыми ногами, а в задницу нам (вспомнил Олесю) вонзила железный каблук подлая воровская власть? Проснуться шансов нет. Будильники отключены и спрятаны. Власть делает все, чтобы сон превратился в кому, чтобы Илюша Муромец никогда не проснулся.
Единственная надежда — несбыточная? — что некая, появившаяся неизвестно откуда личность взломает сон, как подводная лодка арктический лед. И тогда бремя действия волшебным образом преобразуется во время, точнее, в радость действия пробудившихся масс. Тогда зазвенят кимвалы новой общественно-экономической формации, кровь оросит надежду. А потом, отважно заглянул в будущее Объемов, после великой победы или сокрушительного поражения (это две разведенные во времени и пространстве стороны одной медали), надежда погаснет, растворится в ничтожестве подлого повседневного бытия, чтобы по прошествии времени снова воссиять и воззвать! Только вот, отстраненно и холодно подумал писатель Василий Объемов, крови для ее орошения с каждым разом будет требоваться все больше и больше. Кровь в этой радости всегда идет по нарастающей. Революция — смеющийся вампир, вспомнились ему слова отправившего немало людей на гильотину и в итоге самого сложившего голову под ее косым ножом якобинца Сен-Жюста. Объемов как будто увидел растянувшуюся в ночном небе кровавую ухмылку, как некогда Алиса в Зазеркалье увидела улыбку Чеширского Кота.
А еще, продолжил он мысль, внутри массового действия сама собой отольется новая форма для отливки новых людей. Кто-то отольется для радости, а кто-то уйдет в отвал. И не будет между людьми радости и людьми отвала мира и сотрудничества, а будет боль, ненависть и… новая революция. Вампир всегда смеется последним, потому что смеется и над победителями, и над побежденными. А еще — потому что по своему усмотрению меняет их местами.
Ты, строго, как Родина-мать с плаката, спросил себя писатель Василий Объемов, готов отлиться в новой форме? И сам же себе (Родине-матери) ответил: нет! Значит, пробуждение — не факт, предательски подумал он, переворачиваясь на другой бок. Кто сказал, что растворение в свободном ничтожестве, помноженном на усиленный ужин, не жизнь? Не всем охота отливаться в новой форме, идти на корм смеющемуся вампиру, пусть даже это непременное условие грядущего… величия России. На кой хрен лично мне такое величие?
«Где ты?» — вдруг, как библейский Моисей в окрестностях неопалимой купины, услышал Объемов страшный для русского человека вопрос. Все, перепугался он, слуховые галлюцинации, рассеянный склероз! Но, собравшись с духом, как Моисей же, мужественно ответил: «Я здесь!» — а потом уже от себя честно закрыл тему: «Между формой и отвалом. И нет воли, Господи, выбрать».
Коэффициент бездействия, резко опустил планку странных литературно-обществоведческо-религиозных изысканий писатель Василий Объемов, уравновешивается в формуле бытия (государства, народа, отдельно взятой личности) коэффициентом риска. В характере Печорина коэффициент риска едва ли не превосходил аналогичный у контрабандистов. Коэффициент риска у Объемова был величиной блуждающей, почти неразличимой внутри математической погрешности. Печорин ничего не выиграл, зато сломал контрабандистам игру. Объемов тоже ничего, кроме отвращения и презрения со стороны гэбистов (он надеялся, что им не придет в голову отправить видеозапись постельного допроса в Союз писателей), не выиграл. Но и не дал проиграть Каролине, Олесе, свалившемуся через шестнадцать лет с неба майору Лешке и… загадочному деду из Умани, если, конечно, тот был в курсах. Хотя, может, дед ни сном ни духом — шлифовал себе пятки напильником да поджидал, укрепившись виагрой, очкастенькую завучиху.