Созданный руками императрицы, воспитанный в ее духе, екатерининский двор, конечно же, был верен себе. Он прекрасно понимал, на чьи деньги, для чего и как он существует. Не зря Суворов, всегда державшийся в стороне от шумной придворной суеты, писал к концу своей жизни, что он шесть раз был ранен на войне и двадцать раз — при дворе. Безнравственность буквально разъедала этот блистательный двор, и Екатерина, всячески его опекая, несомненно, догадывалась, что за овощи росли в ее огороде.
Собственно, в дни больших празднеств, да еще в присутствии западных послов екатерининский двор вел себя безукоризненно, и императрица была воистину счастлива. В те холодные февральские дни она праздновала двойную победу — и над турками, и над своим двором, вернее сказать, над завистливыми противниками Потемкина. Почти три года, с тех пор как она поставила светлейшего во главе стотысячной армии, при дворе шли бесконечные споры и неудовольствия по поводу ведения войны. Сам военный министр фельдмаршал Салтыков и вся его Военная коллегия считали, что главный воин России Румянцев-Задунайский. Ему, собственно, и должны быть переданы все войска и предоставлена вся свобода действий.
Екатерина не могла согласиться с их доводами, потому что она любила Потемкина. Она обязана была ему доброй половиной своей славы, она наметила его в главные герои той войны и никакие резоны не хотела принимать в расчет. С короной на голове нетрудно быть правой, ибо наступает день, когда все факты так или иначе работают на тебя.
Теперь государыня торжествовала. Она готова была простить фельдмаршалу Салтыкову и его окружению все их заблуждения, все неудовольствия и мелкие уколы в свой адрес, и единственное, что ее расстраивало, был сам Потемкин. Светлейший что ни день появлялся каким-то неприкаянным, грустным, задумчивым. В день кульминации праздничных торжеств в придворном театре, где давали премьеру по пьесе государыни «Горе-Богатырь», светлейший так раскис, что просидел полвечера с опущенной головой.
— Mon cher, — тихо спросила сидевшая рядом императрица, — что с вами происходит?
— Кровь… — прошептал Потемкин, тяжко вздыхая…
— Что кровь?
— Слишком много было ее пролито при взятии Очакова…
«Поразительный человек, — подумала Екатерина. — Берет крепости, сокрушает целые вражеские армии, а обыкновенную человеческую кровь видеть спокойно не может…»
На пятый или шестой день после прибытия Потемкина решено было отслужить в соборе Николы Морского торжественную панихиду по воинам, павшим при взятии Очакова. Императрица сама пожелала присутствовать, а это означало, что должен был присутствовать и весь двор. Служил митрополит Серебрянников, главный священник армии Потемкина — новая должность, выхлопотанная князем у государыни.
В соборе было холодно и мрачно. В ту зиму весь Петербург был простужен, и густой кашель то и дело нарушал красоту и величавость богослужения. Екатерина, будучи тоже простуженной, краешком глаза следила за лагерем противников светлейшего, смотрела просто так, чтобы доставить себе удовольствие. Вот там, в углу, стоит, делая вид, что молится, вечно брюзжащий Салтыков. Ничего, пусть молится. Замаливать ему есть что. Рядом с ним этот самый, как там его, но что такое!!! Подле Салтыкова государыня вдруг заметила у крайней колонны справа красивого молодого ротмистра. Он обращал на себя внимание тем, что, будучи хорошего среднего роста, был еще и по-девичьи строен. Нежная кожа тоже как-то по-девичьи отсвечивала, но волос был крутой, вороной, так что на фоне серой мраморной колонны его облик в какие-то мгновения казался флорентийской иконой, изображавшей ангела-хранителя.
«Ах!» — воскликнула про себя страстная почитательница французских романов, потому что слабость к сладким прегрешениям даже теперь, в шестьдесят, не давала ей покоя. Кто знает, может, о таком вот ангелочке ей и мечталось в длинные сырые ночи престольного одиночества, да где уж там…
Почувствовав на себе чей-то внимательный взгляд, она мигом выпустила из поля зрения тот искусительный лик. Некоторое время слушала панихиду, потом взгляд ее снова вернулся к красивому юноше. Интересно, подумала она, кто повесил перед моими глазами этот вкусный запретный плод и какова может быть его цена? То, что красавец ротмистр стоял рядом с Салтыковым, как будто указывало на вероятное попечительство фельдмаршала, но возможно ли, чтобы этот примерный семьянин, воспитатель ее внуков, человек, нравственность которого никогда, никак и никем…