Огонь в камине уже погас.
Комната казалась темной камерой, в которой вдруг резко выделился скребущий звук. Вспыхнула спичка, и Джон увидел лицо Херити менее чем в метре от себя.
- Ты проснулся, - сказал Херити. Спичка потухла. - Ты можешь караулить внутри, Джон, если хочешь. На расстоянии мили нет никаких признаков погони.
Джон встал. За окном светили звезды.
- Прохладно, - прошептал Херити.
Джон услышал, как он растянулся на полу, мелкие движения человека, пытающегося найти удобное положение. Дыхание Херити стало глубоким, медленным и ровным.
Джон чувствовал холодную тяжесть автомата в руках. Почему Херити дал ему это опасное оружие?
Оно могло бы убить три спящие фигуры в считанные секунды.
Джон подошел к окну и пристально всмотрелся в звездную ночь - бледное серебро зимнего луга на темном фоне деревьев. Он стоял, изредка переступая с ноги на ногу, и думал об этом странном человеке, Джозефе Херити.
"Ложь и мошенничество".
Херити был идеалистом, но уже перестал им быть. Вопрос отца Майкла продолжал звучать в сознании Джона: "Что изменило тебя, Джозеф?" Изменило... Изменило...
Джон Рой О'Нейл изменился. Что привело к этому, понятно и так.
Обстоятельства.
Со временем небо на востоке просветлело и красно-оранжевое солнце показалось над вершинами деревьев. На мгновение это напомнило японские мотивы восходящего солнца, с просвечивающими сквозь туман бледными лучами. Из рощицы деревьев по ту сторону луга доносилось птичье пение. Солнечные лучи осветили местность, и появилась незаметная прежде дорожка смятой травы, бегущая через заросший луг.
Сзади послышался голос Херити.
- Колокола церкви больше никогда не разбудят нас.
Отец Майкл кашлянул и проговорил с волнением:
- Колокола снова зазвонят, Джозеф.
- Только для того, чтобы посылать сигналы тревоги над городами и деревнями. Ваша церковь мертва, отец. Мертва, как и все женщины.
В тысяча пятьдесят четвертом году патриарх
Константинополя и Папа Римский прокляли друг друга. После
этого в обеих церквах не осталось ничего святого. И ими
завладел сатана. Я убежден в этом.
Джозеф Херити
По узким тропинкам и заброшенным дорогам, через болота и сырые, поросшие деревьями склоны, покоряя и огибая вершины, с ночевками на открытой местности или в полуразрушенных домах Херити вел свой отряд к Дублину. Восемнадцать дней шли они до подножия Уиклоу, еще девять дней кружили в поисках дороги с северо-востока, где их не ждали. За время пути им не встретилась ни одна живая душа.
Для Джона путешествие превратилось в непрестанный, тщательно продуманный поединок с Херити. Любой, самый безобидный разговор мог оказаться опасным. Однажды в полдень они проходили мимо покосившейся таблички с единственной надписью: "Гарретстаун". Было холодно. Влажный ветер хлестал по склонам гор, и Джону ужасно захотелось надеть что-нибудь более теплое, чем свитер.
- Некоторые вещи на этой земле происходят без всякой причины, внезапно сказал Херити, искоса поглядывая на Джона. Лысая голова Джона выглядела странно на фоне сильно отросших усов и бород спорщиков.
- Какие вещи? - спросил Джон.
- Например, резня собак в Килдэр Хант. Это подло - обрекать бессловесных тварей на страдания, вызванные безответственными людьми.
Сзади послышался голос отца Майкла:
- Килдэр Хант - это чисто английское явление.
- Я был там, - сказал Херити. - Возможно, вы и правы, отец. Но это была провокация - толпа Ханта не понимала, как легко дьявол может завладеть душами окружающих.
Джон кивнул, воспользовавшись возможностью послать укол Херити.
- Так же, как кто-то спровоцировал О'Нейла?
Херити не попался на эту удочку и некоторое время шел молча. Отец Майкл приблизился, когда они вышли на узкую дорогу с открытым грунтом. Было слышно, как мальчик позади идет-по их следам.
- Я подумал о том же! - сказал отец Майкл. Он с удивлением посмотрел на Джона. - Глупость людей находится за пределами моего понимания.
- Что-то вроде желания возобновить конное шоу в Дублине? - спросил Херити, и голос его "был полон лукавства. Он посмотрел на Джона, и тот оказался меж двух огней: идущие рядом мужчины буквально сверлили его взглядом.
- Это была попытка вернуть добрые начинания, - подал реплику отец Майкл, но внимание его все еще было приковано к Джону.
- Обычное дело! - сказал Херити, глядя поверх голов. - Будто ничего позорного там и не было. Расскажи об этом, отец. Ты был там.
Они прошли в полном молчании примерно пятьдесят шагов, пока отец Майкл ответил. В этот момент он больше не смотрел на Джона, а уставился На землю под ногами.
- Шел мелкий дождь, - сказал отец Майкл. - Мы пришли туда, когда толпа уже разошлась. Только некоторые остались, и я видел, как они уходили. Кто-то нес обувь, кто-то - одежду. Я запомнил мужчину, у которого на одной руке висело прекрасное пальто, а на другой - окровавленные брюки для верховой езды. При этом он странно усмехался.
Голос отца Майкла был низким и каким-то далеким, будто он пытался пересказать что-то, виденное им в далекой стране, диковину из жизни языческих народов, а не событие, произошедшее в цивилизованной Ирландии.
Дорога теперь шла под уклон, и четверка путников увидала внизу мост. Мутный поток воды прокладывал себе путь через камыш, растущий под ним.
- Повсюду на земле были тела, - продолжал отец Майкл. - Люди... мертвые лошади... засохшая кровь. Негде даже помолиться, они все кресты переплавили в металл. Не осталось ни одного кольца. Чтобы снять украшения, отрезали пальцы. Я стоял на коленях в грязи и плакал.
- Но кто сделал все это? - спросил Джон.
- Толпа, - ответил Херити.
Джон завороженно смотрел на отца Майкла. Он представил себе священника, созерцающего мертвые тела участников и зрителей конного шоу. Простые слова отца Майкла рисовали страшные картины в его мозгу.
- Они даже сняли почти всю обувь и чулки, - говорил священник. - Обувь и чулки... Зачем они это сделали?
Видение голых ног, вытянувшихся в грязном месиве, как последний жест утерянной человечности, странно взволновало Джона. Он почувствовал, что очень растроган, и не только монотонным рассказом отца Майкла о дикой жестокости. "Что-то еще, кроме жизни, ушло из Ирландии вместе с этими мертвыми", - подумалось Джону. Он даже почувствовал, что О'Нейл-Внутри уже не ликует. Да, интерес - завораживающий интерес, но нет особенной радости. Пожалуй, это было удовлетворение, то, что чувствовал О'Нейл-Внутри, нечто вроде довольства.