- Вот моя душа, отец. Молись за нее.
- На нашу землю выпустили дьявола, Джозеф, - прошептал отец Майкл.
Херити сохранял спокойствие, но в глазах его появилось диковатое выражение.
- Разве это дьявол?
- Дьявол, - повторил отец Майкл.
Все с тем же хладнокровным выражением Херити произнес:
- Смилуйся, сохрани, защити тебя от гоблина, пока ты спишь, - на лице его опять прорезался волчий оскал. - Это слова Роберта Херрика, отец. Теперь ты видишь, в чем преимущества классического образования?
- В богобоязни тоже есть преимущества, - голос отца Майкла был спокойным и уверенным.
- Некоторых явлений мы боимся именно потому, что они реальны, отец, сказал Херити. - Некоторые явления - это просто иллюзия. Например, твоя замечательная Церковь, ее добренькие слова и маскарадные обряды. Жалкое подобие свободной жизни.
- А ты свободный человек, Джозеф? - спросил отец Майкл.
Херити побледнел и отвел глаза. Потом заговорил, глядя куда-то в сторону.
- Я более свободен, чем любой из вас. - Он осмотрел окрестности и уставился на Джона. - Я более свободен, чем Джон Гарреч О'Доннел вместе с тем ужасным, что он скрывает внутри себя.
Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!
- Есть одни иллюзии и другие, - продолжил Херити. - Уверен, мы все знаем это.
Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?
- Жалкое подобие жизни, - повторил Херити, и голос его зазвенел.
Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.
- Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? - спросил Херити. - Такими же, как иллюзии этого священника?
Джон почувствовал, как забеспокоился О'Нейл-Внутри. "Как я с этим справлюсь?" - спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным... подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда - назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.
Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?
КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах - работу местного мастерового в угоду Господу.
Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.
Белая, тщательно нанесенная штукатурка... Развешанные на стенах портреты в рамах - Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.
В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: "Священной памяти Эйлина Метьюса (1896-1931). Любящие дети".
Каким далеким все это казалось теперь.
Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.
Но Херити был слишком опасен!
"Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца".
- Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, - сказал Херити бесстрастным голосом, - буду следовать одной из заповедей.
У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды... или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе. Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.
- Мы остановимся здесь, - сказал Херити.
Все послушно остановились.
Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: "Донки Хауз". Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.
- Донки Хауз, - сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. - Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон. - Грязный, но пустой, - заключил Джозеф. - Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?
Матери уходят, слава Богу! Как говорит мужчина: "Старой
семьи здесь больше нет. Хранители веры уходят". Это конец
Римской Церкви в Ирландии и адская участь для других мест.
Я говорю: дайте им спокойно умереть.
Чарльз Турквуд
Кети придумала свою собственную мысленную игру на те случаи, если чувствовала, что Стивен в ней не нуждается. Это бывало, когда его внимание было приковано к книгам и он отказывался отвечать даже на простейшие вопросы.
Этим спокойным утром, сидя в своем заточении, Кети опять играла в игру, закрыв глаза и подогнув ноги на кресле. Она слышала, что Стивен расположился наискосок от нее и переворачивает страницы книги с раздражающим монотонным ритмом.
Всего несколько минут назад Кети сказала:
- У меня затекла спина, Стивен. Пожалуйста, разотри ее.
Тот в ответ лишь что-то промычал.
Она ненавидела это мычание. Оно говорило: "Оставь меня в покое. Уйди от меня".
А идти ей было некуда, разве что в свой собственный воображаемый мир.
Это была захватывающая игра.
"Что я буду делать, когда все это кончится?"
Находясь в безопасности в собственном воображении, Кети могла существовать без всяких сомнений относительно своего выживания. Остальной мир мог рушиться и превращаться в какой-нибудь булыжник, но из него всегда протянется рука и вытащит из руин оставшегося в живых. Этим уцелевшим человеком будет она.