- Он до смерти испугает Государственный Департамент, - сказал советник президента.
Это развеселило Прескотта.
- Это на пользу Госдепу, когда он испуган. Он не кажется мне человеком, который возьмется за топор. Немного хирургии там-сям, может быть, но рек крови не будет.
Оценка Прескотта оправдалась во всех отношениях, и, когда в конце этого второго срока президентства ударила чума, они работали, как две половинки одной машины. Военные друзья Вэлкорта оказались тогда бесценными, что было существенной частью и собственного авторитета Прескотта.
Вэлкорт думал обо всем этом, стоя у окна Голубой комнаты и глядя наружу на редкое уличное движение на Экзекьютив-авеню-Соут. Был ранний вечер, и его привели к присяге в качестве президента менее трех часов назад на тихой церемонии, происходившей на краю Роуз-Гарден с минимальной шумихой и освещаемой только официальными средствами массовой информации - два репортера, одна телекамера, два фотографа и еще один от самого Белого Дома.
Вэлкорт знал, что ему будет недоставать прагматичной решительности своего предшественника. Адам был жестким и опытным политическим бойцом, человеком, который хорошо скрывал свою личную неуверенность.
"Я, случается, показываю свою неуверенность, - думал Вэлкорт. Придется проследить за этим".
Гарвардский профессор однажды сказал юному тогда Вэлкорту: "Пользование властью требует некоторой доли бесчеловечности. Воображение - это часть багажа, которую вы часто не можете позволить держать у себя. Если вы начнете думать о людях вообще как о конкретных личностях, это будет мешать вам. Люди - это глина, которой надо придать форму. В этом и заключается правда демократического процесса".
Вопреки этим мыслям или, может быть, по контрасту с ними, Вэлкорт находил открывавшийся перед ним вид приятным. Мэй была в безопасности наверху. Одна из их дочерей выжила в Мичиганской резервации, и у них были только внуки.
"Этот вечер прямо создан для любовных песен", - решил он. Один из тех мягких вечеров после полосы холода и обещающий еще больше тепла в будущем. "Пасторальный", назвал его про себя Вэлкорт - тихий и пасторальный: жующий скот вдали на высоком пастбище, которое когда-то было лужайкой Белого Дома. Гитарная музыка, вот что необходимо. Все приглушено, нет ни намека на насилие. Ничего не напоминает о рядовых телах, горящих у восточной границы города. Когда он глядел в этом направлении, ему видно было оранжевое сияние.
Едкое очищающее пламя скоро погаснет, и наступившая тьма сотрет эту сцену из вида - но не из памяти.
"Клэй", - напомнил себе Вэлкорт.
Вовсе не чудо сохраняло Вашингтон незараженным. Просто этот район был занят людьми, способными принимать жестокие решения. В Манхэттене было точно так же, кроме того, у него было преимущество новой границы, через которую больше не было мостов, а туннели были заблокированы, и еще эта внешняя буферная зона с улицами черного огня.
Все "безопасные" места, пережидающие чуму, имели, по меньшей мере, одну общую черту: внутри них не было неуправляемой толпы.
Толпа, которая атаковала границу Вашингтона менее часа после смерти Адама, думала, что несколько кусков брони и немного автоматического оружия помогут им пробиться через Вашингтонский Барьер. Атакующие неспособны были вообразить себе инфернальный эффект огненных выбросов установок "Ньюфейр", адские температуры и неуязвимость к обычному оружию. Хотя он и не давал чувства абсолютной безопасности, "Ньюфейр" создавал большие изменения в ландшафте. Расплавленный бетон, как правило, отрезвлял тех, кто его видел. Вэлкорт не пытался обмануть себя: одиночки все равно будут пытаться проникнуть через барьеры. Все, что требуется, - это один зараженный человек, и чума найдет себе новую пищу. "Очень ненадежный способ выживания", - думал Вэлкорт.
Он повернулся к потемневшей комнате и открыл дверь в освещенный коридор. Снаружи слышался тихий разговор телохранителей. Этот звук напомнил Вэлкорту, что есть вещи, которые надо сделать, и решения, которые надо принять.
В освещенном коридоре послышалось движение, торопливые шаги. Телохранитель заглянул внутрь комнаты и сказал:
- Мистер президент?
- Я скоро выйду, - ответил Вэлкорт. - Восточная комната.
Кабинет и главы специальных комитетов прибыли с докладами для нового президента. Они встретятся в самом низу, в холле, где уже разложены все аксессуары для аудио- и видеопрезентации. Это будет долгое заседание. Особое внимание будет уделяться одной проблеме - новой еврейской диаспоре. Только несколько упрямцев остались еще в Израиле. Тем, кто уже в Бразилии, требуется пища и крыша над головой. "В Бразилии сейчас, наверное, сумасшедший дом", - думал Вэлкорт. Боже правый! Когда только эти евреи найдут себе дом? Те, что остались, обещали прорваться с боем через пустыню и восстановить подачу саудовской нефти. Глупость! Чума снизила потребности в энергоресурсах до малой части предыдущего уровня. Кто теперь путешествует? Выжившие ведут существование замкнутыми коммунами. Только Барьерной команде нужны большие количества нефти, и Советский Союз несет большую часть этой ноши.
Вэлкорт теперь слышал в коридоре другой голос, голос, из-за которого он задерживался, голос Шилоха Бродерика. Стареющий Бродерик прибыл из своего вашингтонского дома с требованием, чтобы его допустили "ввести президента в курс дел". К протокольной заявке была подколота записка "Дорогой Сэм", напоминающая об их прошлых связях. Даже не объявляя этого открытым текстом, записка ясно давала понять, кто послал Шилоха "вводить президента в курс дел".
Поддавшись прихоти ("все-таки я президент!"), Вэлкорт сказал:
- Пришлите Бродерика сюда. Скажите остальным, чтобы они начинали без нас. Они могут до моего прихода сгладить кое-какие шероховатости друг с другом.
Вэлкорт нагнулся, включил единственный торшер над удобным креслом, а сам уселся напротив него, в тени. Бродерик, войдя в кабинет, увидел эту расстановку и все понял.
- Не вставайте, сэр.
"Шилох сильно постарел с тех пор, как мы виделись последний раз", отметил Вэлкорт. Он ходил прихрамывающей походкой старого человека, оберегая левую ногу. На его худом лице появились новые глубокие морщины, а волнистые волосы стали совершенно седыми. Уголки глаз его выглядели влажными, узкий рот стал еще более суровым.