Это был раскрытый люк. Труба под ним была завалена хламом. Пирамиду из пластмассовых бутылок, одноразовых шприцев, картонных коробок, консервных банок, тряпья, пахнущих плесенью лохмотьев и пищевых отходов вперемежку с бетонной крошкой венчал живописный, но дурно пахнущий труп рыжего кота. Сквозь плодородный мусор и тленную плоть животного прорастал прутик клена.
Такого мрачного города в своей жизни Прокл еще не встречал. И дело было даже не в казенной архитектуре, сером бетоне зданий, оградах, похожих на тюремные решетки.
В этом городе не было людей. И пустоглазые скелеты многоэтажных домов, с размытыми дождями и местами обвалившимися стенами, казались надгробными памятниками над массовыми захоронениями. Сырые, темные прибежища сквозняков, они источали запах могил. Кладбищенская тишина пахла плесенью подвалов. Не было слышно даже привычного для человеческих поселений воробьиного щебета. Посаженные некогда людьми, деревья разрослись и приобрели вольные очертания. Клены, тополя и березы выглядывали из пустых глазниц окон первых этажей. Нарушая линейность аллей, в посадки вклинивались пришельцы из дикого леса — осины. Молодая поросль коряво топорщилась с полуобвалившихся, растрескавшихся балконов, с крыш, оставляя впечатление плешивости. Тенистые колодцы дворов были усеяны полуистлевшей рухлядью. Из-под прелой листвы травами-мутантами торчали ржавые пружины матрацев, с ветвей деревьев свисали автомобильные покрышки, ботинки с ожестеневшей от непогод кожей, капроновые колготки, останки детских колясок и велосипедов. В прямоугольнике хоккейной площадки набирала силу дикая вишня. Если бы не обильная растительность, можно было бы предположить, что город подвергся жестокой бомбардировке. Ограды, руины, стволы деревьев были переплетены хмелем. Памятник на центральной площади, укутанный этим вьющимся растением, казался окаменевшим великаном, погруженным в вечный сон.
Прокл поднялся на проржавевший, скрипящий на ветру скелет ретранслятора, к самому уху-тарелке, в надежде сориентироваться в пространстве. Но странную картину для родных раздольно степных мест увидел он с высоты. Несколько десятков зданий со всех сторон были плотно окружены лесом. Ни одной поляны не просвечивалось в сплошной зелени листвы от горизонта до горизонта. Лишь куда-то на запад, нарушая казарменную прямолинейность брошенного города, уводила извилистая, как лыжня слаломиста, дорога-просека.
Город, увиденный весь сразу, напугал Прокла зданием без окон, похожим на раскрашенное спецназом пасхальное яйцо. Пестрые пятна сливались с хвойным лесом, и лишь купол чернел проломом, края которого корявились рваной арматурой. Приглядевшись, можно было увидеть на закамуфлированных под вечнозеленую сосну стенах радиальные трещины.
Было ясно, что птенец из этого яйца уже вылупился, проклюнув бетонную скорлупу. Должно быть, шуму было много. Прокл представил черного прожорливого цыпленка размером с пятиэтажный дом, разгребающего лапами асфальт на центральной площади. Встретиться с ним Проклу не хотелось. Закопченная изнутри дыра яйца пахла Чернобылем.
На дороге, ведущей из города, стоял указатель, на котором с одной стороны было перечеркнуто «Самановка», а на другой «Неждановка» — не перечеркнуто.
«Заблудился. Не надо было дорогу срезать, — сердясь на себя, подумал Прокл. — Дождь, однако, собирается. А что делать — придется в лесу заночевать. В такую темень без фонаря много не находишь. Или ногу подвернешь, или глаз о сучок выколешь».
Прокл сбросил с плеч потяжелевший за долгий путь рюкзак и почувствовал себя невесомым. Сердце перестало стучать в ушах, и он услышал над собой лиственный прибой безбрежного лесного океана. Пахло грибами и близкой грозой.
Вытащив металлоискатель, Прокл сел на рюкзак и прислонился спиной к стволу дерева. Мгновенно тело его налилось свинцовой усталостью. «Сейчас разведу костер, — думал он, чувствуя, как смыкаются веки, — наломаю веток под днище палатки. Нет, пожалуй, палатку ставить не буду. Да и костер разводить незачем. Залезу в спальник, завернусь в полиэтилен. А впрочем, можно поспать и так, на рюкзаке. Вот только надо бы полиэтилен достать. А может быть, дождя и не будет…»
Прокл медленно проваливался в сладостную бездну сна, как вдруг, совсем рядом, из непроглядности ночи задорно заорал петух.
Разбуженный петушиным криком, Прокл с омерзением почувствовал прикосновение чего-то влажного и липкого. Он пнул темноту. Под носком ботинка глухо екнула живая, мягкая плоть. Неведомый зверь заверещал и исчез, невидимый в невидимом. Оттерев наслюнявленную руку о брюки, Прокл, с трудом преодолев притяжение сна, поднялся.