Прошли года, и голоса тех унгерновцев, которые на себе испытали жестокие удары бароновского ташура, тепло говорят о своем погибшем начальнике.
А это указывает на то, что барон Унгерн-Штернберг был исключительный по идее и водительству человек и, если бы не неумолимая судьба, он сыграл бы со своими азиатскими всадниками крупную роль в борьбе с красными за Русь Православную.
Было начало августа 1920 г. По приказу барона Унгерна полки Азиатской конной дивизии – Анненковский и 1-й Татарский – выступили в 1-й Забайкальский отдел для борьбы с красными. Анненковским полком командовал войсковой старшина Циркулинский и Татарским – генерал-майор Борис Петрович Резухин{31}.
В Даурии – цитадели барона остались китайская сотня под командованием подпоручика Гущина, японская сотня капитана Судзуки и обоз. Над всем этим резервом начальствовать стал знаменитый человек-зверь подполковник Леонид Сипайлов. Человек, в котором совместилось все темное, что окутывает человека: садизм и ложь, зверство и клевета, человеконенавистничество и лесть, вопиющая подлость и хитрость, кровожадность и трусость. Сгорбленная маленькая фигурка, издающая ехидное хихиканье, наводила ужас на окружающих.
После ухода полков и занятия ими красной Акши барон улетел на аэроплане туда же. Сипайлову было приказано забрать все снаряды, винтовки, патроны и с охраной идти на Акшу.
В конце августа выступили. Обоз был огромный. На 89 подводах везли снаряды, на 100 арбах муку, и шли еще подводы с другим имуществом. Подрядчиком всего этого передвижения был татарин Акчурин.
В транспорте шла знаменитая «черная телега». Это была кибитка, в которой было уложено 300 тысяч золота и масса драгоценнейших подарков для монгольских князей. Там были вазы, трубки, статуи, все чрезвычайно ценное как по качеству, так и по исторической древности. Каждые десять подвод сопровождал один баргут, а кроме того, в числе обозников было 25 русских солдат, прибежавших перед отходом из Маньчжурской дивизии. Китайская сотня шла впереди, японская же позади.
Транспорт тронулся и в течение семи дней шел спокойно и благополучно. Бивуак седьмого походного дня расположился как и раньше. Китайская сотня впереди, за горой, верстах в четырех, и японская при транспорте. Так было лучше, ибо верность китайцев была шаткая. Но приехал командир китайской сотни подпоручик Гущин и испортил все настроение.
В спокойном эпическом тоне он доложил Сипайлову, что у него в сотне что-то неладное. «Мой вестовой достал сведения, что китайцы хотят поднять восстание, нас, офицеров, перебить, потом напасть на транспорт и захватить «черную телегу», – говорил он. Невероятного здесь ничего не было, от китайцев ожидать этого было можно, а потому приступили к контрмерам.
Всех русских обозников и баргутов вооружили и стали ждать, что будет. Предупредили японского командира, но последний отнесся к такому известию с большой иронией, указав, что китайцев бояться более чем смешно. Гущину предложили с офицерами на ночь переехать в транспорт, но он категорически отказался, заявив, что «может быть, ничего и не будет, а кроме того, офицерам уходить с поста – непозволительно».
Больше его не уговаривали, и он уехал к своим китайцам. Легли спать, а в 3 часа ночи поднялась тревога.
Со стороны китайского бивуака слышалась стрельба. Восстание началось, нужно было ждать нападения и нужно было спасать «черную телегу». Трем офицерам и одному солдату, конвоировавшим ее, было приказано немедленно же уезжать в степь, остановиться на первой заимке и ждать там приказаний. «Черная телега» умчалась. Русские и баргуты заняли позицию, и не прошло десяти минут после этого, как через табор промчались конные. Это были китайцы. По ним открыли огонь, и они скрылись в ночной темноте. А ночь была темной – глаз выколи, почему стали ждать рассвета и только тогда вести наступление на китайский бивуак. Рассвело. С громким «ура» бросились в китайскую лощину, и тут же с правого фланга понеслось «банзай». Это пошли в атаку японцы. Со стороны бивуака зажужжали пули, а вскоре в сторону степи помчались пять всадников. Впоследствии оказалось, что это были казаки с ближайшей заимки, которые, услышав стрельбу, прискакали на помощь русским, а в утреннем тумане приняли нас за врага.
Китайский бивуак представлял хаотичную картину, и офицерская палатка была свалена. Подошли к ней и в ужасе остановились. Гущин лежал мертвым с вытянутыми руками, а рядом с ним, уткнувшись лицом в землю, лежал его субалтерн – прапорщик Кадышевский. Этот был ужасен. В него в упор всадили несколько пуль, и внутренности несчастного расползлись по земле во все стороны. Тут лежали зверски убитые четыре русских солдата и один бурят. Два солдата успели спастись, и один из них, Р., раненный в мошонку, рассказывал, что все заснули, часовой тоже задремал и не видел, как поднялись китайцы. Здесь же, на заимке, был убит пулей в сердце бурят. Он сидел около печки на скамейке, когда вошли в помещение, казался жив, но на вопросы не отвечал. Когда же его похлопали по плечу, бурят повалился. Моментальная смерть. В погребе заимки нашли еще раненого солдата.
31
Резухин Борис Петрович. Офицер (на 1910 г. хорунжий) Забайкальского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта; командир 1-й бригады Азиатской конной дивизии, с 22 октября 1919 г., в июле – августе 1920 г. командир 1-го Татарского полка, помощник командира Азиатской конной дивизии, в 1921 г. командир бригады. Генерал-майор. Убит в июле 1921 г. в Монголии.