Скоро раздалась команда – ехал Унгерн. Вид его был необычен. Барон был одет в монгольское княжеское платье, в шапочке с пером и сидел на прекрасном степняке, поводья у которого были желтые – знак высокого княжеского чина – всадника. Фигура Унгерна, так близко знакомая всем, всегда одетая в простую форму, сейчас напоминала разноцветного попугая и невольно вызывала у всех улыбку. Барон и сам был смущен непривычным нарядом, но старался не показать виду. Он скакал прямо к правому флангу, где был есаул М. Барону донесли, что есаул пьян. Подъехав к флангу, Унгерн спокойно соскочил с лошади, взял у командира полка толстый ташур и подошел к своему адъютанту. Дивизия замерла, ожидая расправы. Барон резко спросил: «Ты пьян?» – «Никак нет, ваше превосходительство, только рюмочку перед обедом выпил!» – с побелевшими губами ответил адъютант. «Ну, то-то», – задумчиво произнес барон и пошел вдоль фронта. Бедный есаул, ожидавший крутой расправы, был настолько ошеломлен необычно ласковым обращением барона, что у него от умиления за бароновскую доброту на глазах показались слезы.
Прошло полчаса, и послышалась громкая бароновская команда: «По местам смирно. Слушай на кра-ул!» Снова заиграла музыка, и между шпалерами войск и тысяч народа проехал Богдо-Гыген, коронованный в неограниченные повелители Монголии. Все монголы и буряты встали на правое колено, русские взяли «на караул», и громкое «Ура!» покрыло своим гулом городскую площадь и окрестности. Во дворце начался пышный праздник.
Все офицеры Азиатской дивизии были возведены за взятие Урги в ранги монгольских чиновников от 1-го до 6-го класса. Празднование коронации продолжалось несколько дней. Монголы торжествовали – они имели теперь своего Императора.
В один ясный и солнечный майский день во всех полках Азиатской дивизии нежно запели военные трубы: «Всадники, други, в поход собирайся…»
Барон Унгерн решил кончить мирное житье в Урге и начать боевую жизнь – сломить красных или сломить голову себе. Ко дню выступления все чины дивизии были заново прекрасно обмундированы, снаряжение пригнано, кони выкормлены и выстояны, артиллерия подобрана, обоз отобран и рассчитан на дальний путь, калечь оставлена и всадники вымуштрованы. Утром вся дивизия выстроилась на площади; священник отслужил напутственный молебен. Раздалась команда: «По коням!» Азиатская дивизия выступила на Троицкосавск, справа рядами. Она представляла красочное и нигде не виданное зрелище. Все всадники и офицеры были одеты в шелковые темно-синие монгольские тырлыки, в шелковых фуражках, при шашках, винтовках и ташурах. Ташуры – особые бамбуковые палки, каждый упирал одним концом в стремя, а на другом конце лежала рука. На плечах ярко выделялись погоны, украшенные трафаретами из чистого серебра: двуглавый орел, а под ним номер полка. За плечами развевались шелковые разноцветные башлыки: зеленый у татарской сотни, желтый у забайкальской, ярко-алый у бароновского штаба и др. Дивизия потянулась по городским улицам и вышла за город на Троицкосавскую дорогу. Гремел прекрасный оркестр под управлением капельмейстера И.Д. Чижова, игравший марши, а когда музыка умолкала, лилась подголосная, заунывная, как степь, казачья песня, то лихая, то остро-печальная. На улицы высыпали все горожане, которые уже свыклись с унгерновцами, а у ворот домов грудились женщины и девушки, махали платочками и многие, многие плакали. Не один всадник смахивал стыдливую слезу со щеки, ибо жизнь брала свое, и за время стоянки много драм, романов и трагедий произошло в сердцах унгерновцев и ургинок. Уходили в неизвестную даль, шли на неведомое, и мало кто надеялся вернуться из унгерновского похода.
Барон сиял. Он был весел и, сопровождаемый штабом, сам красочно по-азиатски одетый, громко бросил горожанам: «Не поминайте, господа, лихом, прощайте!» Широким наметом он проскакал вдоль медленно плывущей и покачивающейся дивизии, коротко бросая: «Здорово Татарский, здорово Забайкальцы, здорово Монгольский…» – «Здравия желаем, Ваше превосходительство!!!» – неслось дружное в ответ.
В Урге остался лишь Сипайлов со своей опричниной, чины комендантской команды и полковник Аихачев с монгольским военным училищем.
Шли до 4 часов. В это время дивизию на автомобиле нагнал сотник А. К. Еремеев – старый адъютант барона, оставшийся еще в Даурии и теперь неизвестно откуда появившийся. Он вошел в раскрытую палатку Унгерна и больше часа, не отрывая руку от козырька, о чем-то докладывал начальнику дивизии. Дивизия переговаривалась: «Зачем приехал Еремеев, долго ли пробудет? Что с ним сделает барон?» Еремеев много зла причинил унгерновцам еще в Даурии и в Хайларе, и они его ненавидели. Наконец Еремеев вышел из палатки и покатил обратно. За ним посыпалась густая брань и далекие пожелания унгерновцев. Они с ним прощались навсегда.