Отступавшая группа войскового старшины Маркова к часу ночи взобралась на «дабан» – хребет и остановилась пораженной. Внизу, в лощине, горели костры. Это был лагерь. Лагерь, конечно, красных, так как о том, что это были свои, никто не думал, предполагая, что марковская группа отходит быстрее остальных. Усталость брала свое, и решили, не разводя огня, ночевать на хребте.
Несмотря на предполагаемую близость врага, все погрузились в сон, как камни в воду.
На рассвете есаул М. с несколькими всадниками поехал в разведку и спустился в лощину. Вчерашнего лагеря уже не было. Он ночью снялся и ушел. На месте остались обрывки шелковых халатов, предметы унгерновского обмундирования, и вдаль шел след орудия. Это были унгерновцы. Марковская группа бросилась нагонять их, но те шли быстро, в свою очередь предполагая, что их нагоняют красные. Марков с отрядом нагнал передовую группу только на реке Хорогол.
Здесь был барон Унгерн. Он был зол и ни с кем не говорил. Он лишь отрывисто бросил:
– Сколько людей? Где Парыгин? – и тотчас же отправил разведку искать парыгинскую группу.
Она ушла на запад, и только через пять дней отряд Парыгина присоединился к барону. Дивизия была собрана. Она осталась без обоза, пообщипанная, но людской состав был цел. Зато Унгерн был ранен в заднюю часть тела пулей. У него было слепое ранение, одна из мучительных ран, но он не слезал с лошади и ни стоном, ни ругательством не выдавал адской боли.
Красные не дремали и накапливались около унгерновского лагеря. Но Унгерн уже пришел в себя и, несмотря на то что дивизия технически не представляла прежней силы, решил «набить морду» красным. Откуда-то появившийся простенький автомобиль он приказал обшить картоном, размалевать под цвет броневика, каждую ночь обстреливал красных из пулемета и возвращался обратно. Наконец, барон решил разбить скопившиеся массы красных. «Надоели», – ругнулся он и приказал в вечерние сумерки быть готовыми к бою. Красные занимали все окружные возвышенности, выжидая и готовясь к атаке.
Унгерновцы начали наступление в 4 часа дня и к вечеру, в сумерки, сбили со всех сопок противника. Наступила темная, непроглядная ночь.
Сотни, спустившиеся за отступающими красными в долину, потеряли между собой связь и разбрелись в разных направлениях. Красные отступали в панике, но унгерновцы потеряли их в темноте. Стрельба шла во всех направлениях, и точно выяснить, где сейчас красные и где свои, не представлялось возможным. Барон вызвал есаула М. и приказал ему: «Поедешь и найдешь третью сотню и прикажешь ей выставить сторожевое охранение». М. поехал на выстрелы, но последние залпами и редкой перестрелкой слышались повсюду. Есаул ехал по лощине, пока не наткнулся на какую-то часть, медленно едущую по предгорью.
– Какая сотня? – крикнул М.
– Третий эскадрон, – послышался ответ.
«Что за черт, почему эскадрон», – подумал есаул и подскакал к хвосту колонны. Приблизившись вплотную к первому всаднику, он с трудом разобрал, что у него на голове шлем. «Красные», – пронизала его голову мысль, и он, не подавая виду, рысью поехал вдоль колонны. «Но что за черт, как будто бы другие едут», – подумал, присмотревшись, есаул и снова приблизился к рядам. «Эти в фуражках».
– Какая сотня? – тихо спросил он.
– Третья сотня, – послышался ответ.
– А где командир?
– В голове.
Есаул М. поскакал туда и подъехал к передовому всаднику.
– Это кто едет? – спросил он.
– Ротмистр Забиякин, – громко ответил спрашиваемый.
Это была разыскиваемая сотня. М. быстро рассказал Забиякину о том, что к его сотенному хвосту присоединились, по ошибке, красные, и тот быстро передал по сотне приказание, в одно мгновение повернул всадников и открыл огонь в упор по красным кавалеристам. Некоторые из них повалились с лошадей, а остальные вихрем метнулись в сторону и исчезли в ночной темноте. Бой кончился этим эпизодом. Красные были разбиты и согнаны с сопок. Унгерновцы, утомленные многочасовым боем, заснули как убитые. Барон простоял здесь еще несколько дней и решил идти на соединение с генералом Резухиным.