Унгерн спешно шел к Верхнеудинску. К вечеру дивизия спешилась у верстового столба, на котором было отмечено, что до заветного города оставалось всего 60 верст. И в этот момент к барону подскакало несколько крестьян из ближайших деревень, сопровождаемых разведчиками-бурятами. Унгерн отошел с ними в сторону, и крестьяне поведали ему горькую правду: все Забайкалье находится в руках красных и об атамане Семенове ни слуху ни духу.
Унгерн был поражен и взбешен. План его общей операции с атаманом Семеновым рухнул. Свистел ташур в бароновских руках, когда он подходил к дивизии и бил им себя по сапогу.
– По коням! – резко бросил он, круто свернул с дороги на Верхнеудинск и рысью повел утомленную дивизию на разбитых лошадях на юго-запад – в Урянхайский край.
Настроение у Унгерна резко изменилось. Он стал зол, как лютый цербер, смотрел на всех зверем, и говорить с ним было опасно. Каждую минуту вместо ответа можно было получить в голову ташур или быть тут же выпоротым.
Экзекуции над офицерами стали эпидемическим явлением, шла ежедневная порка, избиения, и страх обуял всю дивизию. Никто не был уверен за свой следующий час, а барона офицеры стали бояться как чумы, черной оспы, как сатаны. На него боялись смотреть, и, когда он приказал одному из обозных чиновников приехать и дать справку, последний настолько был перепуган таким свиданием, что заседлал коня и убежал в тайгу… и пропал.
Обстановка становилась невыносимой, и уже стали поговаривать, что барон потому зверствует, что хочет перейти к красным. Дивизию одолевали мрачные фантазии, и с таким моральным фундаментом поход в неведомый Урянхайский край никому не улыбался. А Унгерн продолжал бесноваться, надеясь на то, что Монгольским полком командует его ординарец Ачаиров, а неграмотный бурят Галданов «заворачивает» дивизионом, и потому он гарантирован от каких-либо выступлений со стороны офицеров. Его отношение к последним было хуже, чем к врагам, и барон сменил бурят «пастухов у табуна» скота и вместо них поставил пастухами офицеров, например провинившихся за то, что у одного верблюд ноздрю порвал, у другого уздечка была не в порядке и т. п. С длинными бичами гнали офицеры скот, и это была такая неприятная для всех картина, что смеялись лишь «квазимодо» Бурдуковский, их начальник, да палачи Перлин и др. Бурдуковский же грубо издевался над подчиненными офицерами, лично наказывал их, несмотря на то что среди последних был командир конно-горной батареи царского времени, заслуженные капитаны и поручики. Но такова уже подлая человеческая натура, а потому и здесь нашелся среди офицеров доносчик, штабс-капитан Мысяков, бывший студент Казанского университета, за свою шпионскую работу назначенный помощником… Бурдуковского. Дивизия глухо роптала, у забитых террором людей стало просачиваться наружу возмущение, и настроение всех представляло пороховую бочку, у которой фитиль еще не подожжен. Едва поднималось солнце, как дивизия уже выступала в поход, а барон продолжал еще час-другой спать и уже после нагонял части. Коменданты же должны были ехать в версте от хвоста дивизии и наблюдать за отстающими.
Однажды вечером барон приказал отправить в разведку двух бурят и забыл об этом, а когда утром нагонял дивизию, то встретил этих бурят позади колонны. В этот момент дивизия остановилась и поджидала барона. Комендант есаул М. сидел вместе с группой офицеров и вел наболевший разговор об озверении начальника дивизии.
К офицерской группе подскакал казак и доложил М.:
– Г-н есаул, вас начальник дивизии требует.
Это было уже опасно, это грозило поркой или расстрелом. Есаул встал, поставил револьвер на боевой взвод и сказал громко:
– Если барон меня сейчас ударит – застрелю!
Офицеры сумрачно молчали.
Есаул М. поскакал навстречу барону. Верстах в четырех от дивизии, на дороге, стоял барон и с ним дежурный офицер подполковник Титов. Увидя скачущего М., барон демонстративно засучил рукав. Есаул увидел эти жуткие приготовления, круто осадил лошадь, вынул из кобуры револьвер, заложил его за пояс и легкой рысью стал подъезжать к Унгерну.
– Слезай с коня! – крикнул барон и вырвал у есаула повод.
М. слез.