Барон вихрем промчался на лошади, и его громкий голос продолжал бить в барабанные перепонки перепуганных людей… Есаул М. также растерялся, с трудом поймал лошадь и тихо поехал разыскивать Евфаритского. Он подъехал к пулеметной команде… Барон же продолжал скакать вдоль колонны и кричать:
– Бурдуковский! Бурдуковский! – пока в ответ не прорезал ночную тишину иронический голос:
– Бурдуковский пошел к начальнику штаба!
Люди постепенно приходили в себя, и, когда Унгерн кричал: «Сволочи, куда идете? Что делать будете на востоке?..» – в колонне уже кое-кто невнятно бормотал ругательства.
А барон все еще кричал:
– Бурдуковский, Ачаиров, Марков!!!
Он ездил вдоль колонны, пока не наткнулся на командира батареи Дмитриева.
– А, и ты тоже! – заорал он. – Старый дурак, куда поехал?..
– Не могу знать, ваше превосходительство… Все идут, и я тоже, – растерянно прохрипел Дмитриев.
– Поворачивай обратно, старый черт, – приказал ему барон и поскакал к полку.
– Садись! – подал команду артиллеристам Дмитриев.
Батарея начала заворачивать.
Есаул М. подскочил к нему.
– Не сметь! Оставаться на месте! – крикнул он.
– Мне начальник дивизии приказал, – угрюмо прохрипел Дмитриев и продолжал отдавать приказания.
– Оставаться на месте, я вам приказываю! Я начальник дивизии! – резко бросил ему М. и, видя, что батарея уже уходит, приказал пулеметчикам навести на нее пулемет.
– Ленту заложить, господин есаул? – спокойно спросил урядник.
– Заложи и, если батарея не займет старого места в колонне, открывай огонь!
– Слушаюсь! – сказал пулеметчик, вложил ленту и навел пулемет на батарею.
Артиллеристы остановились и соскочили с лошадей.
Есаул М. поехал разыскивать офицеров, и в этот момент перед ним выросла конная фигура барона Унгерна. Луна вышла из облаков и на мгновение осветила его лицо. Оно было страшно. Безумные глаза светились, блестели, один ус был опущен вниз, другой поднялся вверх… Барон сидел в седле без подушки; лошадь его била копытом землю. Есаул М. осадил коня, а барон уже кричал:
– А ты что здесь делаешь, слепая курица? Ташура захотел?
– Ваше превосходительство, – забормотал тот в ответ, потом приподнялся на седле, выхватил револьвер, направил его на Унгерна и спустил курок.
Осечка! Барон увидел это. Он моментально поднял на дыбы кобылу, повернул ее на задних ногах и скакнул в темноту. Вслед ему загремел есаульский выстрел… Потом другой, третий, четвертый, пятый… Барон Унгерн уже скрылся, а по нему защелкали ружейные выстрелы и несколько раз стукнул пулемет.
Барон Унгерн исчез в темноте ночи.
Там, где совершался последний акт трагедии Азиатской дивизии, была гористая пересеченная местность, где лесные рощи сменялись небольшими лугами, где журчали горные ручьи и были овраги, заросшие густым кустарником.
В начале бунта дивизии, как уже сказано, одно из орудий заговорщиков обстреляло Монгольский полк, и большая часть монгол метнулась в ночную мглу и исчезла в складках местности. Барон Унгерн, преследуемый пулями своих подчиненных, ускакал в том же направлении, куда бежали монголы. Гордый, властный человек, вероятно, переживал душевную бурю… Его предали. Его дивизия открыла по нему, ее начальнику, огонь. Его подчиненные выгнали его, как ненужную и опасную собаку, как бешеного волка… Его, жестоко боровшегося с красными, оставили одного в красном кольце, под угрозой винтовок своих и мучительной смерти от советских… Барон Унгерн метался на этом роковом монгольском участке, как дикий затравленный зверь… Его знаменитая серая кобыла Машка пулей перелетала овраги, врезалась в лесную чащу, вихрем неслась по лощинам, и пена клочьями летела с ее боков.
Барон метался до рассвета. И когда первые солнечные лучи брызнули на землю, он заметил на одной из опушек леса большую конную группу. Были ли это свои, чужие ли, – он не знал, но, доведенный душевным состоянием до полного безразличия, чередующегося с припадками бессильного бешенства, он помчался на опушку… Там были убежавшие монголы. Их степные глаза, не уступающие по зоркости кабарге или степному орлу, быстро различили, что к ним скачет гроза и смерть азиатских всадников – сам барон. Монголы заметались, загорготали на своем диком наречии, в панике схватились за винтовки и открыли по приближавшемуся Унгерну беспорядочную стрельбу. Пули тоскливо выли около него, рвали землю, но барон не обращал на это внимания и бешеным наметом приближался к монголам. Монгол обуял страх. Монгольская легенда, что барона Унгерна не берут пули, что он – «Бог войны», бросилась в их первобытный мозг, и картина резко изменилась. Монголы соскочили с лошадей, пали на землю, и утренний рассвет огласился их жалобными мольбами: простить и помиловать их, поднявших руку на «Бога войны».