Девочка не испугалась. Жевуны собрали ей корзинку с едой, показали путь, и долго-долго махали вслед широкополыми шляпами с бубенчиками на полях, такая там была мода.
Тут обед закончился, и пришло время разъездов.
— А дальше? Что было дальше? — спрашивали Мила, Фанни, Кэти, Никки и всезнайка Петя.
— Дальше были необычайные приключения. Встреча со Страшилой, с Железным Дровосеком, с Трусливым Львом и королевой мышей Раминой… В другой раз расскажу, — пообещал я.
Когда будет другой раз? А вот и посмотрим.
Хоть и зима, но живём мы не в Зимнем дворце, а в Александровском, в Царском Селе. Да и почему не жить? Место тихое, спокойное, воздух чистый, парк огромный. А Петербург, он рядышком.
И мы вернулись в Царское Село. Поездом. По императорскому пути, построенному специально для императорской фамилии. Царскосельская дорога, по которой ходили общедоступные поезда — отдельно, а Императорская — отдельно, вот как! И, конечно, императорский состав, обыкновенно в четыре вагона. Больше и не нужно, езды всей меньше часа. Собственно, в поезде мы уже дома. Ну, почти дома. Можно расслабиться, надеть халат и шлёпанцы, улечься на диван и читать газеты. Шучу. Papa и Mama всегда одеваются самым тщательным образом, и с нас, детей, требуют того же. Только у себя в спальне можно позволить вольность в одежде, да и то лишь до определенных пределов.
Но газеты Papa читает, пусть и сидя. Он вообще много читает. Газеты, журналы, книги, но больше всего — деловые бумаги, документы, сводки, приказы. Царская работа: прочитать, понять, и, где необходимо — принять меры. Мне кажется, что Papa слишком уж вникает в мелочи, и за деревьями не видит леса. Будь Государем я, завел бы толковых секретарей, чтобы фильтровали бумажные потоки. Государю вовсе не обязательно знать о производстве в штабс-капитаны поручика Эриванского полка фон Грубена. Произвели, и произвели. А Papa знает.
И сильно это помогло в революцию?
Я смотрел в окно вагона на заснеженные поля, на огни вдали, на лошадок, везущих дровенки с присущими им мужичками, смотрел и думал, что скверно я знаю историю любезного Отечества. Вот как-то вдруг раз! и Февральская революция! Вчера ещё было тихо и спокойно, а сегодня — долой! И как дружно-то, как смело, как мило! Либерте, эгалите, фратерните!
Оно, конечно, замечательный лозунг, и я только за. Душой и сердцем. Но что вышло, что вышло-то?
А ничего хорошего не вышло. Ни для кого. И менее всего для императорской фамилии. Воля ваша, а я не хочу умирать в подвале под крики закалываемых штыками сестёр.
Не дождётесь.
Ведь если я здесь, должен же быть в этом какой-то смысл!
— Что-то ты, Алексей, бледный какой-то, и дрожишь. Не замерз ли? — это Ольга.
— Да, немножко.
Настя посмотрела на термометр, что висел на стене купе:
— Восемнадцать градусов!
Здесь, в вагоне, можно и температуру узнать, и скорость поезда, и пройденный путь. Только помнить, что температура по Реомюру, скорость — в вёрстах в час, а путь и вовсе в сухопутных милях.
Восемнадцать по Реомюру — это двадцать два по нашему, по Цельсию. Знаю, потому что в моей спальне тоже восемнадцать. Вполне комфортная температура. Но почему я дрожу? Неужели грипп? Не хотелось бы.
Мне подали плед, я закутался, и, кажется, стало легче.
— Мне бы попить чего-нибудь.
В поезде есть буфет, нельзя императорскую фамилию оставлять без пропитания даже на час. И быстренько-быстренько мне принесли бутылку сельтерской воды. Хорошая вода, приятная, вкусная.
Я привстал, посмотрелся в зеркало. Бледный? Скорее, красный. Но не очень красный. Слегка.
Наконец, мы прибыли на вокзал, опять не простой, а царский. Исключительно для императорской фамилии. Роскошь? Но зато движение по обычной ветке не перекрывается, людей из обычного вокзала не выгоняют, у них своя дорога, у нас своя.
Во дворец мы ехали в авто. Маленькая автоколонна, два Ролс-Ройса и один Делано-Бельвиль. Автомобиль не роскошь, а средство передвижения!
— Что ты сказал, Алексей? — это Mama, встревожена. Щупает мой лоб, слегка успокаивается.
— Быстро едем.
— Едем? Мы уже приехали!
Я осмотрелся. И в самом деле, я в своих покоях. Две комнаты, вот мои покои во дворце. Спальня и гостиная. Это ещё шикарно, у сестер две спальни на четверых.
— Я задремал. Устал. Волновался сильно.
Мне стали мерить температуру. Градусник сунули в рот, пришлось молчать.
Молчу.
Доктор Деревенко посмотрел на результат, и остался доволен.
— Типичная премьерная лихорадка, ваше императорское величество.
— Премьерная?
— Да. У выдающихся артистов в день премьеры нередко наблюдается озноб, слабость, иногда даже повышается температура. Чем больше талант, тем выраженнее премьерная лихорадка. Господин Шаляпин так весь горит. Но проходит бесследно на следующий день. Некоторые считают, что подобная встряска идёт организму на пользу, что-то вроде проветривания. Утром я посмотрю его, но уверен, что всё будет хорошо.