— Мы тоже не дремлем, — ободрил меня Papa, и пошел работать.
Опасную службу я помянул нарочно. Готовлюсь к четырнадцатому году, к убийству Франца Фердинанда, наследника престола Австро-Венгрии. Да, слабо я знаю историю, совсем слабо. А что знаю, то больше по книгам. Художественным. О капитане Седове, о Франце Фердинанде — оттуда, из книг. А что было в России в тринадцатом году — не знаю. Вроде это самый успешный год, потом с ним всё время сравнивали то выплавку чугуна, то мощность электростанций, то число университетов… Ну. не знал я, что стану Наследником. Потому учил без усердия. От сих до сих.
Сижу, думаю, рисую Непоседу.
А Papa работает. Принимает доклады министров. Говоря иначе — управляет страной в ручном режиме. И читает множество документов. Я захожу иногда в его кабинет, и вижу: бумаг море, и большое море. Не Азовское, не Чёрное, а Средиземное. Даже наискосок прочитать их все сложно. Прочитать и понять — ещё сложнее. А прочитать, понять и принять верное решение — ну, не знаю. Мне кажется, что невозможно. Да и не нужно. Не должен Государь принимать решения по меню-раскладке на флагмане Черноморского флота. Не потому, что это маловажно, а просто на это есть командир «Евстафия» капитан первого ранга Галанин. А у Галанина есть судовой эконом, есть врач, и есть главный повар, или как там у военных моряков — кок? Не суть. О Галанине я узнал из бумаги на столе Papa, там, собственно, всё уже было решено, а Государь должен был это решение утвердить. Подписать то есть. Но есть ли у Papa знания, позволяющие сделать верное заключение? И есть ли у него время вникать, сколько нужно мяса на человека, а сколько рыбы? Нет, ни знаний нет, ни времени. Просто прочитает и подпишет. Так не лучше ли, чтобы утверждал командующий Черноморским флотом? Ему и ближе, и виднее.
Нельзя, считает Papa, самодержавие — значит, самодержавие. Государь отвечает за всё.
Есть у меня идея — насчет секретаря, помощника. Которому можно доверять и которому нужно доверять. Сестрице Ольге осенью исполняется восемнадцать. Самое время начать трудовую жизнь, поддержать династию. Есть рабочие династии, есть профессорские династии, а у нас — императорская. Нужно же кому-то быть Императором. И она — вероятная кандидатура. Пусть вникает. Пройдёт курс делопроизводства, возглавит личную канцелярию, а потом станет не просто секретарём, а Генеральным Секретарём. Возьмет на себя повседневные дела — кадры, к примеру. Кадры решают всё. В смысле — Отдел Кадров, ага.
И потому я стал читать Les Aventures du capitaine Hatteras. Все послы, которых я видел во время представления, говорили по-французский, сегодня он, французский — язык дипломатии. И писатели французские ещё в моде, и в Первую Мировую французы стойко и мужественно сражались — а потом как-то сдулись. Почему, отчего? Нас этому не учили в двадцать первом веке. Нас всё больше патриотизму учили, но и с патриотизмом не всё понятно. Скорее, всё непонятно. В старых учебниках, советских, чёткое деление: пролетарий хорошо, буржуй плохо. А в новых не понять. Если буржуй плохо, то почему всё правительство у нас миллиардеры? А если буржуй хорошо, то почему все буржуазные страны вдруг враги?
Маркса, что ли, почитать? Ну да, Маркса, конечно. Когда я узнал, что он всю жизнь расплачивался деньгами Энгельса, то тут же и понял его экономическую теорию. Нет, может понял неправильно, но… И сейчас я с полным основанием могу сказать, что знаю, что ничего не знаю.
Но в восемь лет это простительно. Зато я рисую хорошо.
Время шло к обеду, когда за мной опять пришел Никита Сергеевич. Papa собирает нас в Угловой Гостиной. Срочно. Форма одежды произвольная.
В сегодняшнем распорядке дня ничего такого не намечалось, это я знаю наверное. Что-то случилось?
И точно, что-то случилось. Когда я и сестры пришли в Угловую Гостиную, Papa же ждал нас.
— Дети! Сегодня… полчаса назад я узнал, что умер дядя Вилли, — сказал Papa голосом спокойным, но от спокойствия этого побежали мурашки по спине.
Дядя Вилли? Кайзер Вильгельм? Значит, история уже изменилась? И мои знания стали бесполезными, как рубль в две тысячи двадцать шестом году?
— Мы все скорбим. Я объявляю дворцовый траур. Сейчас поеду к Mama, постараюсь утешить её, хотя как утешить? Она потеряла брата, я — дядю, вы — дедушку… — Papa продолжал говорить, но я понял, что речь идет о другом дяде Вилли. Я ошибся. Германский кайзер мне дядя, а не Papa, с Papa они кузены. Брат Mama — это брат вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Кто?
Я недаром зубрил генеалогическую рощу царствующих домов. Дядя Вилли — это Король Эллинов, то есть греческий король Георг Первый, Кристиан-Вильгельм-Фердинанд-Адольф-Георг Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургский, сын датского короля Кристиана Девятого и его жены Луизы Гессен-Кассельской, сын родителей нашей бабушки, вдовствующей императрицы. Почему Papa зовет дядю Вилли, а не Джорджи? Не знаю. Сложно всё, запутанно. Мало что дядя Вилли — настоящий дядя Papa, так его жена, Ольга Константиновна, дочь Великого князя Константина Николаевича, внучка Николая Павловича, и так далее, и так далее. Тётя нашего Papa по крови. Близкородственные браки. Гляну я — одна семья на таком воскреснике: все друг другу сыновья, али даже крестники.