Девочки опять фыркнули. Оказывается, альбома у меня нет. Не люблю я, оказывается, этого занятия — рисовать. На балалайке играть люблю, а рисовать нет.
Я выпросил листок бумаги, выпросил карандаш, и мы начали сессию.
Настя и Маша (да, наедине я зову их запросто) изображали то, что видели в окно вагона. Вокзал, вернее, его часть, ограду, голые деревья и кусты. Хочется девочкам на волю, у кого что болит.
А я нарисовал ботинки. Берцы. Я их обуваю, когда выхожу погулять. Там, в двадцать первом веке. Не очень часто, да, но выхожу. В берцах ногам безопаснее. И я подумал, что неплохо бы и здесь обзавестись берцами. Из наилучшего материала, и сделанного лучшими сапожниками. Попробовать-то можно?
Изобразил ноги в армейских ботинках, чем удивил сестер. И выбором темы, и качеством рисунка: похоже, я-здешний и в самом деле рисовал скверно. А сегодня нарисовал хорошо.
— Это дедушкин дух во мне проснулся, — сказал я.
— Да, дедушка мог бы стать большим художником, — сказала Анастасия.
Я понял, что она имеет в виду своего, то есть нашего здешнего дедушку, Александра Александровича, третьего своего имени. А я, когда говорил, держал в уме своего дедушку. Тоже Александра, но Павловича. По счастью, совпало.
И теперь мы обсуждаем достоинство обуви с высоким берцем.
— Но ведь некрасиво, — сказала Анастасия.
— Привыкнут — и станет красиво. Их и женщины будут носить.
— Женщины? Куда? Зачем?
— А хоть куда. На велосипеде в них удобнее ездить. По холмам лазить, Ай-Петри штурмовать. Просто гулять по лесным тропинкам, грибы искать. Спортивная обувь.
— Спортивная? Спортивная — может быть, — и вижу, что они уже прикидывают, как оно — ходить в таких ботинках.
— Значит, ты в фабриканты метишь? — ехидно спросила Настя.
— Почему? Фабрикантом я не буду, вряд ли. А патент возьму. Деньги нужны.
— У тебя мало денег?
— У меня их совсем нет.
И в самом деле нет. Не балуют детей в этой семье. Совсем.
— Зачем тебе деньги? У тебя и так есть всё, что нужно. А когда вырастешь… — это Настя.
— У тебя есть деньги, — авторитетно сказала Мария. — На твое имя каждый год поступает сто тысяч. Это я точно знаю.
— Толку-то, если я и пятачка не могу взять.
— Тебе дай волю, ты миллион на пятачки и разменяешь. Подожди, придёт время.
— Время, Машенька, не ждёт.
— Например?
— Помните, Papa рассказывал о храбром капитане Седове, что пробивается к Северному Полюсу?
— Да, помним.
Papa читает нам новости. Дозировано. Те, что не смущают неокрепшие умы, а, напротив, внушают гордость за Любезное Наше Отечество. Одной из новостей был поход Седова, вернее, новостью было отсутствие новостей: от экспедиции давненько не поступало сведений. Никаких.
— Он, его команда в беде. Их нужно выручать. Послать спасательную экспедицию.
— И ты хотел бы в эту экспедицию? — спросила Анастасия.
— Хотел бы, но понимаю, что не для меня экспедиции. Маленький я, таких не берут. И здоровье не позволит. А вот снарядить экспедицию, вернее, дать на это денег — почему нет? Если бы у меня были деньги, конечно.
Мисс Робинсон сидела в сторонке, слушала и улыбалась. То ли своим мыслям, то ли её забавляли взрослые разговоры малыша. А я для нее, как и для остальных взрослых, был малышом. И для сестер тоже, но для них я был малышом умненьким. И страдальцем. Потому «взрослые» обороты их не смущали: они считали, что я подражаю Papa, и всячески это одобряли, я же Наследник.
— И потому я хочу не получить деньги, а заработать. Своим трудом. Если хватило ума заработать, то и потратить ума хватит, решит Papa. Может быть.
— Ты думаешь, что это называется — заработать? — фыркнула Машка, показав на мой рисунок.
— Думаю. Но учтите, это я вам по секрету, — оглянувшись на англичанку и понизив голос, сказал я.
А потом запел:
Имею я пирожных горы
И есть, что есть, и есть, что пить
Но сапоги тачаю споро
Что б тунеядцем не прослыть!
Голосок мой слабый, но в ноты попадаю, слух у цесаревича имеется, не отнимешь.
Сестрички прыснули. Понравилось.
— Откуда это?
И в самом деле, откуда? Интернета, телевидения и радио нет, в театр водят редко, и только девочек, я ещё мал для театра, балаганы вообще исключены, книги и ноты мы получаем только после родительского одобрения, так откуда эта песенка?
— Приснилось, — нашёлся я. — Приснилось, будто пошли мы в театр, а там представление, с песнями и плясками.
— Опера?
— Вроде. Но не всерьёз, а шутейное. Для простонародья.
— Фи, это же низменно!
— Что есть, то есть. Потому нас туда и не водят. Но вот приснилось, что я могу поделать? А если приснилось мне, то это уже не низменно! Мне не могут сниться низменные сны! Я не какой-нибудь Ляпкин-Тяпкин, я великий князь! — закончил я величественно.