Водитель сказал, чтобы мы выходили и шли к столовой, которая была прямо перед нами. Мы с Ириной вместе с остальными направились к зданию, которое напоминало небольшой авиационный ангар с окнами. Внутри стояли ряды столов, накрытых коричневой оберточной бумагой, а на них — тарелки с бутербродами, бисквитными пирожными, чашки с чаем и кофе. Возбужденные голоса прибывших эхом отражались от голых стен, а свет электрических лампочек придавал и без того уставшим лицам желтый оттенок. Ирина опустилась на один из стульев и уткнулась лицом в ладони. Проходивший мимо мужчина, обратив на нее внимание, остановился. У него были густые кучерявые черные волосы; на согнутой руке он держал открытую папку с листами бумаги, а на груди у него был какой-то значок.
— Красный Крест. На холме, — коротко сказал он, похлопав Ирину по плечу. — Иди туда, а то всех заразишь.
Я была рада узнать, что в лагере было представительство Красного Креста. Сев рядом с Ириной, я перевела ей слова мужчины, только сформулировала их более вежливо.
— Сходим туда завтра, — ответила она. — Сегодня не хочется, да и сил нет.
Человек с бумагами взошел на подиум и с сильным акцентом по-английски объявил, что скоро нас разделят на группы.
Мужчины и женщины будут жить отдельно. Дети останутся с родителями в соответствии с возрастом и полом. Его слова и переводе на разные языки быстро распространились по залу. Послышались протестующие крики.
— Вы не имеете права нас разделять! — поднявшись, громко заявил один из мужчин. Он указал на женщину с двумя маленькими детьми. — Это моя семья. Мы всю войну прожили отдельно.
Я объяснила Ирине, что происходит.
— Как они могут так поступать? — произнесла она, не отнимая рук от лица. — В такой ситуации людям нужно быть рядом со своими родными.
У нее из глаз потекли слезы и стали капать на коричневую бумагу. Я обняла подругу и прижалась к ее плечу. За это время мы стали родными. Но сейчас наши роли поменялись. Ирина была старше и оптимистичнее смотрела на жизнь; именно она всегда поддерживала меня. Но теперь Розалина болела и была далеко, а Ирина оказалась в чужой стране, в окружении людей, которые разговаривали на непонятном ей языке. К тому же она неожиданно заболела. Я поняла, что настала моя очередь быть сильной. Признаться, мне стало страшно. Мне с трудом удавалось самой не падать духом, хватит ли у меня сил поддержать ее?
Начальником нашего блока оказалась венгерка по имени Аим-ка Берзи. У нее было мягкое доброе лицо, но длинные и тонкие руки. Она выдала нам карточки, на которых были напечатаны паши имена, место рождения, транспорт, на котором мы прибыли, и номера комнат. Она сказала, чтобы мы шли в свой барак и высыпались. Начальник лагеря, полковник Брайтон, утром должен был вызвать нас.
От усталости у меня слипались глаза, а Ирина с трудом держалась на ногах. Однако, едва успев открыть дверь в наш деревянный дом, я пожалела, что не настояла, чтобы Ирина пошла и лазарет. Первое, что я увидела, была голая электрическая лампочка, болтающаяся под потолком, и жук, летающий вокруг нее. На деревянном полу тесным рядком выстроились двадцать кроватей. Над складными походными стульями и чемоданами была протянута веревка, на которой сохло бельё. Воздух в помещении показался мне отвратительно сырым и спертым.
Большинство кроватей были заняты спящими женщинами, поэтому мы с Ириной направились к двум свободным койкам в конце барака. Одна из обитательниц этого жилища, пожилая дама с изящными заколками в волосах, подняла на нас глаза, когда мы прошли мимо ее кровати. Привстав, она прошептала:
— Sind Sie Deutsche?
Я покачала головой, потому что не поняла ее вопроса.
— Нет, не немки, — произнесла она по-английски. — Русские. Это видно по форме скул.
Рот женщины был окружен сеткой глубоких морщин, похожих на шрамы. Ей было, наверное, лет шестьдесят, но из-за морщин она выглядела на все восемьдесят.
— Да, русские, — подтвердила я.
Похоже, она расстроилась, но все равно улыбнулась.
— Когда будете готовы, скажите и я выключу свет.
— Меня зовут Аня Козлова, а мою подругу Ирина Левитская, — устало произнесла я и стала укладывать Ирину на шаткую койку. Затем я засунула чемоданы под кровать (я заметила, что все держали свои вещи там). — Мы русские из Китая.
Женщина немного расслабилась.
— Рада познакомиться, — отозвалась она. — Меня зовут Эльза Леманн, и завтра вы узнаете, что все остальные в этом бараке меня ненавидят.
— Почему? — удивилась я.
Женщина покачала головой.
— Потому что они польки и венгерки, а я немка.
Признаться, я растерялась и не знала, как продолжить разговор, поэтому отвернулась и занялась кроватями. Каждой из нас выдали четыре армейских одеяла и подушку. На улице дул прохладный ветер, но в помещении воздух был тяжелый. С трудом дыша, Ирина спросила, что сказала женщина, и мне пришлось объяснить, в каком положении находится Эльза.
— Она тут сама? — поинтересовалась Ирина.
Я перевела ее вопрос Эльзе, и та сказала:
— Я приехала с мужем, он врач, и сыном. Их послали в Квинсленд на вырубку тростника.
— Сочувствую вам, — отозвалась я и подумала: «Какой смысл правительству Австралии приглашать к себе семьи со всего мира, чтобы потом разлучать их?»
Я помогла Ирине застелить кровать, потом занялась своей. Когда мы переодевались в ночные рубашки, я почувствовала, как ужасно пахли наши ноги и белье. Эльза уже спала. Я тихонько подошла к ее кровати и выключила свет.
— Завтра, я думаю, мы выясним, любят здесь русских или ненавидят, — пробормотала Ирина. Ее веки смежились, и она погрузилась в сон.
Забравшись в свою кровать, я укрылась простыней, потому что для одеяла было слишком жарко. Я была совершенно разбита от усталости, но сон не шел. Некоторое время я ворочалась, пытаясь уснуть, а затем открыла глаза и стала смотреть в потолок, прислушиваясь к прерывистому дыханию Ирины. Если австралийцы забрали у Эльзы мужа и сына, то нас с Ириной они разлучат, не задумываясь ни на минуту. К тому же если они послали врача рубить тростник, то какую работу они найдут для нас? Я сжала виски ладонями и, пытаясь прогнать мрачные мысли, стала думать о матери. Что бы ни ожидало меня впереди, нужно быть сильной.
Неожиданно раздался глухой стук. По жесткой крыше пробежало какое-то животное. Между стеной и потолком была небольшая щель, заделанная мелкой проволочной сеткой. Я догадалась, что эта сетка была установлена там специально, чтобы не дать тому, кто только что пробежал по крыше, пробраться внутрь, и вцепилась руками в края кровати, ожидая услышать новые звуки. Скрипнула кровать Ирины.
— Ты не спишь? — прошептала я.
Но подруга лишь сонно вздохнула и перевернулась на бок. Вверху еще два раза стукнуло, послышалось царапанье когтей о металл. Я натянула простыню до самого подбородка и попыталась хоть что-нибудь рассмотреть в темном окне, но смогла различить лишь силуэты далеких гор и несколько звезд на небе. Наконец усталость взяла верх над страхом и я уснула.
Утренний свет мерцал на потрескавшейся краске, которой был окрашен дощатый пол. Начало нового дня ознаменовалось петушиным криком. Где-то неподалеку фыркнула лошадь, заблеяли овцы. Я протерла глаза и села на кровати. Ирина лежала с зажмуренными глазами, как будто изо всех сил сопротивлялась, не желая просыпаться. Все остальные еще крепко спали. В бараке было душно и жарко. У моей кровати, на стене между двумя досками, была небольшая щель, через которую пробивался яркий свет, отражающийся от жестяных крыш и забора. Рядом с бараком стоял грузовик, под ним свернулась в клубок грязная овчарка. Собака навострила уши, когда почуяла, что я смотрю на нее. Она шевельнула хвостом и гавкнула. Я поскорее снова улеглась, мне не хотелось, чтобы лай разбудил всех вокруг.