Как только я оказалась в машине, Борис нажал на газ. На пассажирском месте сидела Ольга.
— Аня, дорогая! Девочка моя! — запричитала она.
Машина рванула с места. Я посмотрела в заднее окно. Толпа на платформе разрослась, в нее влились вновь прибывшие советские солдаты. Тана я не увидела.
— Аня, спрячься под одеялом, — велел мне Борис. Я укрылась одеялом и почувствовала, что Ольга набросала сверху кучу разных вещей.
— Ты знал, что появятся эти люди? — спросила Ольга мужа.
— Нет, но я собирался увезти Аню в любом случае, — сказал он. — Кажется, даже безумный энтузиазм коммунистов может иногда сгодиться для чего-то полезного.
Прошло какое-то время, и машина остановилась. Послышались голоса. Открылась и захлопнулась дверь. До меня донесся спокойный голос Бориса, который разговаривал с кем-то снаружи. Ольга осталась на переднем сиденье. Она тяжело, с хрипом дышала. Мне стало жалко и ее саму, и ее старое слабое сердце. Мое же сердце в эту секунду готово было выскочить из груди, и я зажала рот, как будто так никто не смог бы услышать его биения.
Борис снова сел за руль, и мы поехали дальше.
— Контрольно-пропускной пост. Я сказал, что нам нужно приготовиться к приезду русских и мы очень спешим, — объяснил он.
Прошло два или три часа, прежде чем Борис разрешил мне выбраться из-под одеяла. Ольга сняла с меня мешки, в которых, как оказалось, были овощи и крупа. Мы ехали по грязной дороге, окруженной с обеих сторон горными хребтами и покинутыми крестьянскими полями. Людей нигде не было видно. Впереди показалась сожженная ферма. Борис заехал в большой сарай, пропахший сеном и дымом. Интересно, кто тут жил? По воротам, своими очертаниями напоминавшим пагоду, я поняла, что это были японцы.
— Дождемся темноты и поедем в Дайрен, — твердым голосом произнес Борис.
Когда мы вышли из машины, он расстелил на полу одеяло и предложил мне сесть. Его жена сняла крышку с небольшой корзинки и достала несколько тарелок и чашек. На тарелку передо мной она положила немного каши, но мне было так плохо, что я не могла есть.
— Поешь, дорогуша, — мягко сказала Ольга. — Тебе нужно набраться сил для поездки.
Я удивленно посмотрела на Бориса, однако он смотрел в другую сторону.
— Но мы же останемся вместе, — едва сдерживаясь, произнесла я и почувствовала, как страх начинает сдавливать мне горло. Я знала, что они хотели отправить меня в Шанхай. — Вы должны поехать со мной.
Ольга прикусила губу и рукавом вытерла слезы, выступившие на глазах.
— Нет, Аня. Мы должны остаться здесь, иначе выведем Тана прямо на тебя. Этот подлый человек во что бы то ни стало жаждет мести.
Борис обнял меня за плечи, и я прижалась лицом к его груди. Я знала, что мне будет не хватать его запаха, запаха овса и дерева.
— Мой друг, Сергей Николаевич, прекрасный человек. Он позаботится о тебе, — сказал Борис, поглаживая мои волосы. — В Шанхае будет намного безопаснее.
— А еще там полно всяких интересных вещей, — добавила Ольга. — Сергей Николаевич богат, он будет водить тебя на разные представления и в рестораны. Тебе там будет гораздо веселее, чем здесь с нами.
Ночью окольными дорогами, через заброшенные фермы Померанцевы отвезли меня в Дайрен, откуда на рассвете уходил корабль.
Когда мы приехали в порт, Ольга вытерла мне лицо рукавом платья и засунула в карман моего пальто матрешку и нефритовое ожерелье, которое подарила мне мать. Я удивилась, что ей удалось сохранить их, и хотела спросить, как она догадалась о ценности этих вещей для меня, но времени на разговоры уже не осталось: корабль дал гудок и пассажиры начали собираться на палубе.
— Мы предупредили Сергея Николаевича, что ты приедешь, — сообщила Ольга.
Борис помог мне взойти по трапу на корабль и вручил мне небольшую сумку, в которой лежали платье, полотенце и кое-какая еда.
— Живи счастливо, — шепнул он, и по его щекам потекли слезы. — Живи так, чтобы мать гордилась тобой. Теперь мы будем думать только о тебе.
Позже, подплывая к Шанхаю по реке Хуанпу, я вспомнила эти слова и задумалась, смогу ли я жить достойно.
Сколько прошло дней, прежде чем на горизонте показались очертания Шанхая, я не помню. Может, два, а может, и больше. Я не могла думать ни о чем другом, кроме как о пустоте, которая образовалась у меня в душе, и о зловонном опиумном дыме, день и ночь висевшем над палубой корабля. Пароход был буквально забит людьми; многие из них, словно высохшие трупы, неподвижно лежали на циновках, зажав в грязных пальцах самокрутки; их ввалившиеся черные рты напоминали провалы пещер. До войны иностранцы как-то пытались повлиять на ужасные последствия от повсеместного производства опиума, навязанного Китаю ими самими, но японские оккупанты, наоборот, использовали наркотическую зависимость, чтобы подчинить себе местное население. В Маньчжурии, например, они заставляли крестьян выращивать мак и строить целые комбинаты по его обработке в Харбине и Дайрене. Бедняки кололись им, а те, кто побогаче, вдыхали его испарения с помощью кальяна. Все остальные просто курили его, как табак. Создавалось впечатление, будто все мужчины-китайцы на этом корабле находились в плену опиума.
Приближаясь к Шанхаю, пароход вошел в устье мутной реки. Началась приличная качка, поэтому по палубе катались бутылки и… дети, которые не успевали за что-нибудь схватиться. Я крепко вцепилась в ограждение борта и смотрела на жалкие лачуги без окон, теснившиеся вдоль берегов. Рядом с ними, стена к стене, стояли заводы, печи которых изрыгали клубы дыма, и дым этот расползался по узким, заваленным мусором улочкам, превращая воздух в омерзительную смесь из запахов нечистот и серы.
Остальных пассажиров мало интересовал город, в который мы въезжали. Они по-прежнему, разбившись на группки, играли в карты или курили. Рядом со мной на одеяле спал один русский, у которого под боком лежала бутылка водки, а с груди стекала рвотная масса. Недалеко от него сидела на корточках китаянка, она грызла зубами орехи и кормила ими двоих маленьких детей. Я не могла понять, почему все они были такими спокойными, если мне в ту минуту казалось, что мы медленно погружаемся в настоящий ад.
Я почувствовала, что пальцы на руках почти онемели от холодного ветра, поэтому засунула руки в карманы. В кармане я нащупала матрешку и разревелась.
Чуть позже трущобы сменились чередой причалов и деревень. Мужчины и женщины в соломенных шляпах поднимали головы и провожали нас тоскливыми взглядами, не выпуская из рук корзин для ловли рыбы и мешков с рисом. Десятки сампанов устремились к пароходу, как насекомые на свет. Люди и лодках предлагали нам палочки для еды, благовония, куски угля, один даже протягивал свою дочь. Глазенки девчушки были полны ужаса, но она не сопротивлялась. Глядя на несчастного ребенка, я внезапно почувствовала боль в руке, как той ночью в Харбине, когда ее сжала мать, будучи последний раз имеете со мной. У меня до сих пор оставалась припухлость и был виден кровоподтек. Боль напомнила мне, с какой силой мать сжимала мою руку, пытаясь вселить в меня уверенность в том, что никому не удастся нас разлучить и что она никогда не оставит меня одну.
Только когда мы подплыли к портовому району под названием Банд, я увидела хоть что-то, напоминающее о легендарном богатстве и красоте Шанхая. Воздух здесь был чище, на рейде стояло множество прогулочных кораблей и океанский лайнер, который готовился к отплытию. Рядом с ним покачивался на волнах полузатонувший японский патрульный катер с большой пробоиной на боку. С верхней палубы парохода я увидела пятизвездочный отель, благодаря которому Банд был известен по всему миру. Отель назывался «Китай», его окна имели форму арок, а на крыше располагались шикарные номера; внизу же все пространство заполонили рикши.