Однако издавали сборники сказок Писахова не очень охотно. Почему-то в издательствах считали, что писаховские сказки можно рассказывать со сцены, но читать их неинтересно. Писаховская фантазия и язык ошеломляли. До этого в литературе не было ничего подобного.
Степан Григорьевич очень переживал писательские неурядицы, писал своим московским друзьям Владимиру Лидину и Лазарю Лагину, благодарил их за хлопоты. Радовался и печалился очень искренне, не скрывая чувств. Но обычно, начатые печально, письма кончались какой-нибудь восторженной концовкой, вроде: «Наши-то молодцы… Слыхали? Спутник запустили. Сказку напишу. Пусть Сеня Малина на луну слетает».
Но в Москву Писахов уже не ездит. Только изредка туда прибывают посылки с козулями. Сам Степан Григорьевич не появляется больше в дверях знакомых квартир, словно святочный Дед-Мороз, не улыбается, не раскладывает пасьянсы, не ехидничает за картами. У Писахова заболели ноги, он не может ходить. А сказки вдруг стали в моде, их просят у писателя. Но сказочник уже не может сочинять, чувствует, что повторяется, и от того еще больше печалится. Рука становится неверной, слова прерываются на половине, он не может закончить предложения и ставит многоточия. Но фантастический мир полонил его полностью, стала исчезать граница между миром реальным и выдуманным, он уже и говорить начинает сказками.
Осыпались звездами последние летние ночи, потом заструились по любимой аллее Писахова осенние листья, и упали на Архангельск дожди. Только сказочнику не верится, что истекают «последние золотые денечки». С ногами стало лучше, и Степан Григорьевич снова гуляет по Архангельску. А друзьям пишет: «Нужно приготовиться к следующему десятилетию. Ведь остался только сорок один год до двухтысячного. Хоть бы одним глазком посмотреть, что там станет».
Двадцать пятого октября пятьдесят девятого года— юбилей. Восемьдесят лет. Телеграммы со всего Союза: «Поздравляем милого волшебника-сказочника».
«Дорогой Степан Григорьевич, — пишет Леонид Леонов. — От всего сердца поздравляю Вас с восьмидесятилетием, к которому, как вам известно, и сам я подвигаюсь с довольно значительной скоростью.
Но, конечно, мы-то с вами знаем, что не в этом дело, — вон звезды на небе еще старше нас, но, судя по количеству излучаемого ими тепла, они все еще молоды.
Читал присланную вами книжку сказок и поражался количеству юмора, оптимизма и вообще всего хорошего, заразительного для читателей настроения.
Как видите, и на меня, известного своей мрачной писательской философией, творчество Ваше производит благотворное влияние. Без вас не мыслю Севера.
Ура, ура! Салют, салют! Привет, привет! Обнимаю, обнимаю!»
5
Седьмое декабря пятьдесят девятого года. Поздний вечер. Перед сном Степан Григорьевич решил перелистать последнюю книгу Лидина, которую тот прислал еще весной. И вдруг на глаза попалось письмо полугодовой давности. А письма, как и книги, требуют повторного прочтения, и всегда при этом открывают что-то новое. Ведь многое зависит от настроения.
Подошла сестра Серафима, накинула ему на плечи свой платок.
— Чего сумерничать? Ложился бы спать.
Писахов пошевелил вислыми усами.
— Забыл доложить, что письмо от Лидина получи.л. — Дату не сказал, чтобы не обидеть сестру. — Выдумщик он. Послушай, чего пишет. Великий утешитель этот Лидин.
Писахов тяжело опустился в большое разукрашенное кресло. Притворно растянул первые слова: «Вы так далеко, любезный моему сердцу…». Потом ехидный тон бросил, и что-то грустное волной омыло лицо, и глаза на миг накрылись занавесом бровей. «…Давайте сочиним совместно сказку. Однажды на карниз вашего дома садится поседевший грач, стучит клювом в окно и сообщает, что Лидин просил передать Писахову в Архангельск дружеский привет. Но вы вглядываетесь в грача и находите сходство с самим Лидиным и впускаете грача в комнату. Туг происходит чудесное превращение. Грач действительно становится Лидиным, а рядом с ним стоит второй грач Зуев, тот самый, знакомый вам, и мы смеемся и обнимаем вас.
А сказка эта основана на том, что, собравшись с Зуевым в Вологду, мы вдруг возьмем и приедем в Архангельск к старому сказочнику. Вот вам и вся сказка, в основе которой лежит быль».
Ночью во сне Писахав увидел грача. Тот сидел у сказочника на плече и пытался выхватить из руки чайную ложку. Потом вдруг появилась улица, и грач уже бежал по снегу. Писахов хотел догнать его и не мог. Валенки, одетые на босу ногу, застряли. Степан Григорьевич выпал из них в сугроб и почему-то радостно засмеялся.