Вскоре умерла и третья жена Клима.
В бригаде номер один снова стало девять оленеводов.
Через день — 24 февраля — после смерти пусть неродного, но любимого отца в тайге на дереве повесился 20-летний Витя Романов.
Их стало восемь.
Аркадий Романов, а попросту Аркашка, потерял мать, отца и в довершение всего — сводного брата. Они с Витей были новички в бригаде, жили в одной палатке. Аркашке было восемнадцать, и был он очень одинок. 24 июля 1998 года он выстрелил себе в голову из винтовки. Той самой, из которой несколько лет назад отец застрелил его мать.
Осталось их семеро.
— Ужас, — невольно вырывается у меня, потому что не могу больше слушать рассказы со смертью в главной роли.
— То–то и оно, что ужас! — поддерживает Лена Колесова. — Одуреть можно, а мы жить здесь вынуждены! И только одна бригада, а ведь было три таких! И в каждой то же самое! Несколько месяцев назад наложил на себя руки девятилетний мальчик! Потому что погиб его олень. А сколько детей без родителей. И у меня тоже. Вот почему я в таком отчаянии, потому что грядет неизбежное, а у меня ничего нет.
— Да Бог с тобой, Лена, тебе ведь всего 50 лет.
— Только чувствую я, что здоровье на исходе. Боюсь я.
Потому что Алине только 12, а Сашке 15, вдобавок с этим русским водится. Потому что Вовка и Ростик целыми днями сидят на корточках у печки, курят и дым пускают. Потом до утра в телевизор таращатся, спят до полудня, а как кончатся дрова, начинают думать, где взять две тысячи рублей, потому что столько стоит самосвал пиломатериалов, хотя прямо здесь, за их забором, весеннее половодье выбросило на берег миллионы мощных прекрасных стволов. Только распилить и наколоть.
Они предпочитают купить у приятеля старого пса, которого на лесоповале у корейцев обменяют (а для корейцев это лакомство) на готовые дрова. Только надо нанять грузовик и проехать 50 км в тайгу. Долго подсчитывали, и в конце концов вышло, что овчинка выделки не стоит. Денег уйдет пусть и меньше, но потеряют целый день.
Парни — родные братья, одному 26, другому 24. У Лены они вот уже 20 лет, девочки — 11 лет. Все рождены вне брака тремя сестрами Лены, которые пили, бросили потомство и потащились в мир за мужиками. Сашина мать уже умерла. Напилась и заснула на улице. Дома еще одна девочка была, да Лена уже выдала ее замуж.
— А их отцы? — спрашиваю я ее.
— Нет у них отцов. Да у эвенков вообще не у многих они есть. Не доживают. А мать Алины — моя самая любимая сестра, Лиля. Ей было 5 лет, мне 18, когда умерла наша мама. Плохо я ее воспитала, надо было пороть, в строгости держать, чтобы она по мужикам не бегала, да у меня уже было своих двое и работа. Теперь звонят мне из больницы, чтобы я и Леночку взяла, дочку моего сына Славы, потому что ее мать снова запила. Ну возьму я, а поднять не подниму: слишком старая я, а Сашка слишком молодая.
— Так что теперь с ней?
— Направят в детский дом, в город.
Разве что возьмет ее к себе Рима Сальникова, прачка из больницы, первая жена Славы, от которого у нее девятилетний сын Виктор.
— Как же ты хочешь воспитывать ее ребенка? — спрашиваю Риму. — Ведь она увела у тебя мужа!
— Это ничего, — шепчет Рима. — У самой у меня детей уже не будет, а так были бы братик с сестричкой. Отец–то один. Три года прожила я со Славой и ушла. Уезжал в тайгу, пропадал на три–четыре месяца, потом возвращался и пил без продыху. Начал с четырнадцати лет.
— В вашем доме пил?
— Ты что?! Куда–то уходил. А как напьется, шел спать к матери. Возвращался, когда трезвел. И тогда начиналось самое плохое. Белая горячка. Она приходит потом. Что–то ему начинает видеться, что–то слышаться… Когда–то страшно болела голова. И ему что–то прошептало на ухо: «Возьми ружье и сделай себе дырку в голове, через которую и вылетит боль». Я успела ухватить винтовку в последнее мгновенье. Или еще один голос говорит Славе: «Выйди из дома и беги, беги, беги…» И тогда он мчался и стрелял в животных, которых не было. Чертей видел. Отца давно умершего видел.
— А разве можно с таким разговаривать?
— Можно. Человек–то сам трезвый, вроде как нормальный, только глаза у него странные, мертвые. Взгляд бессмысленный. Зрачки такие большие, расширенные, даже когда выходит из темноты на свет, на снег. Разбудит меня посреди ночи, сядет к печке и просит, чтобы я с ним поговорила, чтобы не слышал он гномиков, маленьких злых человечков, которые рассказывают ему страшные вещи. Потом, когда у него стало проходить, смеялся над этим, но я‑то знаю, что он со страху умирал. Я тоже.