Сны в «Белой гвардии» – средство общения с потусторонним миром, царством мертвых. В конце романа тот же вахмистр Жилин приснится эпизодическому персонажу – часовому-красноармейцу, который замерзает на улице. Жилин, земляк красноармейца, во сне будит его и тем самым спасает: «Пост… часовой… замерзнешь…» Кроме того, сны размывают хронологию романа, выводят его героев и события, происходящие с ними, за границы исторического времени. Литературовед Евгений Яблоков считает, что гибнущий булгаковский мир «никогда не погибает “окончательно”; события в итоге будто возвращаются к исходному состоянию. ‹…› …Повествователь все-таки склонен усомниться в реальности событий, как бы намекает, что все произошедшее (им же самим рассказанное!) было не более чем страшным сновидением». «Белая гвардия» в этом смысле заметно перекликается с «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина, которого Булгаков называл своим учителем: «Человеческая жизнь – сновидение, говорят философы-спиритуалисты, и если б они были вполне логичны, то прибавили бы: и история – тоже сновидение».
Дом, в котором живут Турбины, описан в «Белой гвардии» с трепетной нежностью: «кремовые шторы», «изразцовая печка», «черные часы», «мебель старого красного бархата, кровать с блестящими шишечками, потертые ковры, турецкие с чудными завитушками», «бронзовая лампа под абажуром», «лафитные стаканы, яблоки в сверкающих изломах ваз, ломтики лимона, крошки, крошки, чай…».
Для Турбиных Дом – это, разумеется, не только предметы интерьера, но еще и культура, внутри которой они выросли. В Доме стоят «лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой». Проблема только в том, что жизнь, о которой пишется в «шоколадных книгах», для героев никак не начинается и уже, пожалуй, не начнется. Культурные знаки рассыпаются под натиском грубой реальности, показывая свою иллюзорность и нежизнеспособность. Надпись на печке «Леночка, я взял билет на Аиду. Бельэтаж № 8, правая сторона» к концу романа уже наполовину смыта – «…Лен… я взял билет на Аид…».
По замечанию Евгения Яблокова, для героев «создававшийся веками “текст” культуры оказывается написан словно на чужом языке», «в изменившихся условиях сохраняются лишь бессодержательные оболочки “прежних смыслов”, и для героев “Белой гвардии” это оборачивается тяжелой драмой»[22]. Турбины, оставшиеся без отца и матери, воспринимают Дом как последнее пристанище, укромную обитель – что-то плохое с ними случается, только когда они выходят за его пределы, – но и иллюзии, что в нем можно будет спрятаться навсегда, никто из них не питает. Дом – идиллический мир с замедленным, если не остановившимся, временем, который противопоставлен быстро сменяющимся, хаотическим событиям окружающей реальности. Застывший миф против живой истории.
Примечательно и само устройство дома на Алексеевском спуске. Турбины живут на втором этаже, в то время как Василиса, владелец дома, вместе с женой Вандой – на первом. Исследователь Мирон Петровский считает, что Булгаков не просто показывает контраст интеллигентского мира Турбиных с мещанским бытом Василисы, но и воссоздает структуру вертепа из украинского народного театра – двухъярусного ящика, в котором происходит кукольное представление: на верхнем ярусе располагаются святые, новорожденный Христос с Девой Марией, а на нижнем – бытовые карикатурные персонажи (цыган, еврей, москаль, дед, баба, поп, казак-запорожец и т. п.). Соответственно, на верхнем этаже Турбин видит вещий сон о рае, а на нижнем происходит, к примеру, комичное ограбление «под расписку». Любопытно, что зимой 1918 года, во время действия романа, в Киеве как раз шел экспериментальный спектакль «Рождественский вертеп» украинского режиссера Леся Курбаса[23], где сцена повторяла конструкцию вертепа, а актеры изображали кукол.
23
Лесь Курбас (настоящее имя – Александр-Зенон Степанович Курбас; 1887–1937) – актер, режиссер. Обучался в Венском университете. В 1916 году организовал театр в Тернополе, в 1917 году – Молодой театр в Киеве, там же в 1922 году – театр «Березиль». Переехал в Одессу, где начал снимать фильмы. Сотрудничал с украинскими футуристами. С 1933 года в Москве, работал режиссером-постановщиком в Малом театре и Еврейском театре. Был арестован и приговорен к пяти годам лагерей, в 1937 году расстрелян.