Судя по его беззаботному виду, когда его фотографировали, он, наверное, ещё не знал, что пушки стреляют в две стороны.
В углу комнаты стояла заботливо накрытая полосатым покрывалом новенькая инвалидная коляска, выставив сверкающие хромом обода и спицы.
— Это коляска моего внука, Саши, — заметив мой взгляд пояснил Матвей Васильевич, подавив украдкой тяжелый вздох. — Он вернулся из Чечни инвалидом, без ног и с тяжелым ранением головы. Его отец, мой сын, поручил мне заботиться о нем. Вот так мы вдвоем с Сашей и жили. На этой вот коляске я его на улицу возил, радовался ей, как ребенок, ноне успел он как следует её освоить, умер от ран. Вот на этой коляске мы тебя и вывезем из дома по Сашиным документам. Даже в доме почти никто не знает, что он умер. В этом доме вообще мало кто и что про кого знает. Это случилось месяц назад. У меня сохранилось его пенсионное удостоверение и военный билет.
— Староват я возрастом для Саши, — усомнился я. — Да и внешне совсем на него не похож, вряд ли пройдет ваша затея.
— Это, молодой человек, поручите заботам Леонтия Карловича, — вмешался старый бутафор Савелий Власович. — Он сделает все, что нужно. Он большой мастер своего дела. Он в совершенстве владеет искусством портретного грима, а это, поверьте мне, не каждому дано, это высший пилотаж в его профессии.
— В этом случае искусство Леонтия Карловича не потребуется. Мой Саша горел в танке, у него было сильно покалечено лицо, — вздохнул Матвей Васильевич, — так что портретного грима не потребуется. Давай, Савелий Власович, займись молодым человеком.
Савелий Власович тоже оказался настоящим мастером своего дела. Он сумел затиснуть меня в сохранившийся от Саши комплект выцветшего камуфляжа, который был мне маловат, усадил в каталку, заставив подогнуть под себя ноги, подколол штанины так, что создавалась полная иллюзия отсутствия ног. И даже сидеть мне было удобно, ноги не затекали. После этого он разрешил мне пока встать, и мы вернулись к Леонтию Карловичу, прикатив с собой коляску.
То, что я увидел в квартире старого гримера, убедило в его безусловном таланте даже меня. Более того — если бы я не знал, с кем осталась Ирина, я ни в коем случае не узнал бы ослепительную, броскую и рослую красавицу в согнутой, очень пожилого возраста женщине, скорее даже старушке, просто и даже бедно одетой.
— Браво, мастер! Браво! — прищелкнув языком, воскликнул от порога Савелий Власович, искренне восхищаясь мастерством своего приятеля.
Мне оставалось только присоединиться к его словам, добавив свои слова восхищения. Мне предложили занять место возле зеркала, но я попросил минутку подождать. Взял в охапку милицейский плащ, фуражку и вышел осторожно на лестничную площадку, предварительно изучив её в глазок. Оглядевшись, я быстро поднялся по лестнице к люку, который оказался не заперт, и вылез через него на плоскую крышу. Менты сюда ещё не проникли.
Не подходя к краю, кто знает, возможно, менты поставили снайперов, я разложил в самой середине крыши плащ, сверху положил фуражку и собрался уже уйти обратно вниз, но тут заметил несколько вороньих перьев, следы бессовестного пиршества какого-то кота-охотника, которые я аккуратно подобрал и сложил на плащ. Пускай менты подумают, им это полезно.
Когда я вернулся в квартиру, все были немного взволнованны. Оказалось, что милиция обзванивала квартиры в подъезде, спрашивала, нет ли посторонних, не звонил ли кто в двери, не заходил ли, и где соседи по площадке. Леонтий Карлович им пояснил, что соседи по площадке, такие же, как он пенсионеры, собрались у него в квартире сыграть в преферанс, что никто посторонний не заходил, но этажом ниже был слышен на площадке какой-то сильный шум и громкая брань.
Милиция предложила срочно всем покинуть квартиры, и, соблюдая осторожность, спуститься вниз, взяв с собой документы и ключи, объяснив, что в подъезде скрывается опасный преступник, и будет проходить операция по его задержанию.
Не мешкая, я занял место у зеркала, и Леонтий Карлович в мгновение ока «изуродовал» мне лицо, покрыв его страшными «ожогами» и «шрамами», изменив его так, что меня мама родная не признала бы, я в этом был уверен.
Выходили из подъезда мы все вместе, лифт отключили, меня, к моему стыду, старички несли вниз на руках прямо в коляске, по лестницам спускались перепуганные жильцы, многие с огромными чемоданами, узлами. Один мужик спускался вниз, зажав под мышками двух огромных черных котов, которые презрительно шипели на попадавшихся на лестницах соседей.
За железными дверями подъезда нас ждала торжественная встреча. Все вокруг было оцеплено милицейскими кордонами и бойцами спецназа. Возле дверей сразу же требовали и придирчиво проверяли документы, сверяя их с личностями покидавших здание, у всех жильцов забирали под расписку ключи от квартир, подробно расспрашивая о посторонних в подъезде. Наши старички словоохотливо повторили им байку о шуме на восьмом этаже и добавили к этому ещё сказ о том, что кто-то вроде бы открывал чердачный люк, ведущий на крышу, но они побоялись выйти посмотреть, кто это.
Спецназовцы переглянулись и стали втягиваться в подъезд. Ни на меня, ни на Ирину даже не обратили особого внимания. У Леонтия Карловича стоял в паспорте штамп, свидетельствующий о регистрации его брака, и Ирина сошла за его недавно умершую супругу. Они заявили, что её паспорт в спешке не отыскали. Впрочем, на пожилых людей много времени не тратили, они для милиции интереса не представляли.
С моей же внешностью можно было предъявлять любые документы. С таким лицом, какое соорудил мне Леонтий Карлович, если и фотографируют, то только для фильмов ужасов. Гример нарисовал на мне такое, что меня не то что не рассматривали, от меня отводили глаза и судорожно сглатывали.
Так, благодаря мудрым и храбрым старичкам, мы спокойно прошли милицейский кордон и встали за спинами любопытных, не рискнув пока покидать двор, оцепленный ещё и по наружному периметру. Кто его знает, вдруг там предстоит ещё одна, более тщательная, проверка документов. Мы решили пока переждать и осмотреться.
Достаточно скоро из подъезда появился запыхавшийся милиционер, лифт менты отключили, в пуленепробиваемом жилете, который нес в руках какой-то сверток. Он подбежал к начальству и развернул свою ношу. Это оказались плащ и фуражка, которые я оставил на крыше.
Начальство что-то строго спросило, милиционер долго что-то пояснял, разводил руками и, немного помявшись, достал из кармана несколько вороньих перьев, протянув их своему начальству. Один из офицеров вопросительно посмотрел на эти перья, потом на милиционера. Милиционер пожал плечами, что-то опять быстро заговорил, показывая неуверенно пальцем в небо. Старший офицер яростно выругался и постучал себя по лбу. Он хотел выбросить перья, но второй из офицеров остановил его, и забрал перья у милиционера, пожав плечом, мол, мало ли что.
Я представил себе, как будет выглядеть рапорт с приложением к нему подобных вещдоков, и мне стало весело.
Ко мне наклонился Леонтий Карлович и сказал, оглядываясь по сторонам, протягивая документы:
— Уходите потихоньку. Я выведу Иру, а вы слезайте с коляски, пока никто не видит, и идите сами, Матвей Васильевич разрешил вам взять Сашины документы, только потом верните их, ладно? Для него это память. В пенсионном удостоверении не указано, что нет ног, так что можете воспользоваться.
— А как убрать вот это вот? — я показал на свое лицо, не уверенный в том, что его можно так назвать.
— Это дома, после того, как пройдете оцепление, очень легко и без проблем смоется теплой водой с губкой, — пояснил Леонтий Карлович. — Не беспокойтесь, не пострадала ваша красота. Дома, дорогой, вы решите эту проблему за пять минут.
Дома.
А где он теперь, мой дом?
Мне почему-то вдруг только сейчас стало окончательно ясно, что я больше никогда, скорее всего, уже никогда в жизни, не смогу зайти в свою квартиру, набитую книгами и минералами, оставшимися от моих родителей.