Повертев конверт в руках, я отметила, что обратного адреса на нем нет, как, впрочем, и моего. Просто конверт. В нем обнаружился белый лист с классикой жанра — наклеенными на него газетными буквами. Надпись гласила: «Вали назад в Испанию или сдохнешь».
Я даже присвистнула: шантажист и до этого особым умом не блистал, но такие скачки его настроения меня напугали. То ищи деньги, то вали в Испанию. Человек явно не в себе. То звонит, то буквы вырезает. И как это понимать? Шизофреника мне только не хватало. Сейчас весна, у них обычно обострение. Ой, мамочки…
Сунув письмо в сумку, я повертела головой по сторонам. Бабки на участке не наблюдалось, зато Леник Полесов стоял на лужайке, задрав голову, и любовался красотами природы. Небо и впрямь было сегодня прекрасное, и я сама невольно залюбовалась им. Попутно мне пришла мысль рискнуть спросить у соседа, не видел ли он кого возле моего почтового ящика, раз уж он сегодня снова не на работе, а прохлаждается дома. И откуда у него тогда столько денег? Впрочем, может, это у него работа такая.
Я решительно направилась к их воротам, но на ходу затормозила: засмотревшись на пролетающую птицу, по виду смахивающую на сыча, Полесов так далеко закинул голову назад, что не устоял на ногах и рухнул. Так как попыток подняться он не делал, я поняла, что он опять мертвецки пьян. Тут он всхрапнул, а я окончательно успокоилась: жив. Но для дачи показаний совсем непригоден. Я развернулась и уныло побрела к своему дому, хотя назвать его тихой пристанью из-за нашествия гостей уже не могла.
Засмотревшись на возившуюся с мячиком Мотю, я чуть не наткнулась на Алексея. Тот сидел на веранде в махровом халате с чашечкой кофе и выглядел при этом сокрушительно. Я же почувствовала себя растрепанной курицей, так как с заботами последних дней так и не добралась до парикмахера, а потому слегка разозлилась и язвительно поинтересовалась:
— Ну как, отдохнули с дороги? Дух Бориса вас не беспокоил?
— А у вас прекрасное чувство юмора, — улыбнулся Алексей, и разом стал похож на Бреда Пита и Орландо Блума одновременно.
— Спасибо, мы отобедали и отдохнули. Толик отправился по делам в город. А я вот сижу, пытаюсь надышаться воздухом Родины.
— Нам дух Отечества и сладок, и приятен, — пробормотала я.
— Зря иронизируете, — заявил он, поднимаясь. — Я же сам из этих краев, родители жили в этом городе, потом переехали, но у меня здесь двоюродная сестра, мы очень близки.
— А у меня здесь никого, мама и то уехала в Испанию, — грустно вздохнула я, почувствовав себя казанской сиротой.
— Как же друзья, соседи? Хотя соседи у вас… Одни скандалят, бабка вообще чумовая дамочка. Увидела меня и тут же принялась языком чесать. Говорит, вы Бориса и заказали. За что ж она вас так не любит?
Вот старая ведьма, успела наболтать про меня невесть чего. А этот Алексей, чего доброго, уши развесит. Не хватало еще, чтобы он начал под меня копать. Он же что-то говорил про то, что хочет разобраться в странной кончине старого друга.
— Бабке делать нечего, вот она и болтает. Это ее досуг, так сказать, — стараясь казаться беззаботной, пояснила я.
— А чем вы занимаете свой досуг? — Алексей явно был расположен поболтать, только я чувствовала себя разбитой и к беседе отнеслась без энтузиазма.
— Пишу женские романы, — буркнула я, прикидывая, как бы половчее отделаться от этого Аполлона. Его близость и халат будоражили воображение, а оно у меня будь здоров. Вдовствовала я почти год, так что всякие мысли были вполне логичны.
— Неужели? — заинтересовался мой собеседник. — Так это ваши книги стоят в кабинете Бориса? Софья Самойлова — ваш литературный псевдоним? Занятно. Хотя я такое и не читаю, но надо будет ознакомиться. Время есть, а почитать на сон грядущий я люблю.
Тут на веранду выплыла заспанная Пелагея, хотя по всему было видно, что часть разговора она подслушала.
— И это ты называешь книгами, Софа? — заявила она. Так по-дурацки меня еще никто не называл, поэтому я малость опешила. — Срам и только, такая литература не делает тебе чести. Я даже в руках держать постеснялась бы. Особенно то место, где он повалил ее в стог и…
Чужая наглость лишила меня дара речи, а Пелагея умолкла, поняв, что сболтнула лишнее. Я же поняла, что в чтение книги она углубилась основательно. Описанный ею сюжет являл собой середину моего последнего творения. Конечно, о вкусах не спорят, мои романы были далеко не для детей, потому сцена про объятия в стогу никого не должна была смутить. Хотя кому я это объясняю?