— И все же это ужасно, когда видишь детей в коросте и… так хочется вмешаться! Изменить все…
— А это уже мессианство, — улыбнулся Платон Павлович. — Знаете, Ира, я думал об этом и не могу представить Христа греком, римлянином, сирийцем, египтянином… Только евреем! Только еврей готов пострадать за все человечество, хотя человечеству этой жертвы не надо!..
Платон Павлович отрезал кусок поросенка, намазал горчицей и отправил в рот.
— А! Остыл, черт… — деланно скривился он. — Вот они, плоды политики — не поешь толком.
Все нарочито засмеялись, как бы желая поскорее забыть весь этот спор, даже не спор, в сущности, а монолог старого умного человека, который давно избавился от прекраснодушия и воспринимает жизнь такой, какая она есть. Платон Павлович поднял пустой бокал, и один из слуг, безмолвно стоявших у стены, быстро подошел и наполнил вином хрустальный фиал. Хозяин что-то тихо сказал ему, слуга кивнул и, подойдя к своим, выпроводил их из залы и вышел сам, затворив тяжелые резные двери. Хозяева остались одни.
— Ира! Вы член нашей семьи, и от вас никаких секретов быть не может. С этого момента мы никогда больше не обсуждаем тему доверия. Но… — Платон Павлович замолчал, как бы ожидая реакции невестки. И она последовала:
— Я слушаю вас, Платон Павлович. Вы хотите сказать что-то важное, потому и попросили всех выйти.
— Да! — Платон Павлович помолчал и взглянул на жену.
Дарья Борисовна слегка кивнула, и Дмитрий понял, что сейчас действительно будет сказано важное, и это важное уже обговорено родителями. Они приняли какое-то решение и теперь надо просто дождаться, когда его огласят.
— Вы сейчас сделаете выбор, и он должен быть окончательным. Все зависит от вашей воли. Дело в том, что я уже стар для такого хозяйства, и потому мы с Дарьей Борисовной решили передать все Павлу. С завтрашнего дня он вступает в права владельца нашего имения, и отныне все будет на его плечах. Он будет распоряжаться всем здесь. Его слово будет приказом для исполнения. Но!.. — Платон Павлович опять сделал паузу, на сей раз короткую. — Это произойдет, только если вы, Ира, навсегда оставите революционные бредни и займетесь настоящим делом здесь, в нашей усадьбе. Работы невпроворот, поверьте мне. Это не глупости с баррикадами, флагами, бомбами, ссылкой, каторгой… Если вы предпочтете баррикады, то даю вам слово Бекешева, что Павел на бесовщину не получит ни копейки. Мы тут в провинции не такие уж серые. Я читал одну работу этого, как его… Ленина по крестьянскому вопросу. Этот господин написал, что помогать голодающим крестьянам не надо было, потому что голодных легче подбить на бунт…
— Погоди, отец, — неожиданно для всех встрял Дмитрий.
Все посмотрели на него, ожидая, что он выступит со словами несогласия по поводу решения родителей. Но до Дмитрия в этот момент еще не дошло, что его лишили наследства, настолько его поразила идея этой статьи.
— А если война, то пусть Россия проиграет? Так, что ли, получается?
— Да, Дмитрий, так! Для этих людей, как для бесов у Федора Михайловича, — чем хуже, тем лучше. Почитал бы книгу! — Он повернулся к невестке: — Если вы, Ира, хотите быть с ними, воля ваша! Бедствовать особо не будете, но революционная сволочь моими деньгами не попользуется. Вы решите это сегодня ночью, и завтра я жду ответа.
Дмитрий не мог тогда представить, о чем думала Ира, когда принимала решение. И дело было не в речах Платона Павловича. Старики в социальных вопросах всегда ретрограды, которых можно только терпеть — в лучшем случае. Ира думала о Павле, которого любила и с которым была счастлива. Она знала, что муж пойдет за ней, если она решит и дальше бороться за благо народа. Пойдет! У нее власть над ним. Но счастлив не будет, потому что он только морщился, когда она заговаривала с ним об угнетении рабочего класса. А если он не будет счастлив, то зачем ей вся эта борьба? Зачем неопределенное будущее, когда есть новая семья, в которой хорошие люди, дом, хозяйство, которым Павел хочет заниматься и которое он получает! Если это приманка, чтобы она осталась, пусть так. Она проглотит ее. С удовольствием. Она остается!
А Дмитрий увидел только, что Ира, опустившая голову на последней фразе Платона Павловича, будто и впрямь решив подумать над словами свекра, вдруг взглянула на него.
Заметив, что не только она смотрит на него, но и матушка, и Павел, он вдруг понял причину их внимания к своей персоне. Какой-то там Ленин тут же вылетел из головы.