Дмитрий сморщился.
— Не будешь все-таки. И то слава Богу.
— Ты против, папа, я вижу. Но мне это по душе, — Дмитрий выговорил последние слова с напором, как делал всегда, когда начинал спорить с отцом. Никогда не спорил с матерью, но не потому, что во всем подчинялся ей. Просто знал, что его манера настаивать на своем с давлением может раздражать и даже обижать собеседника. Отец никогда не обижался, правильно понимая характер младшего сына. А мать манера Дмитрия спорить всегда расстраивала. Но сейчас, скажи она ему, что он не должен идти в диверсанты, все равно настоял бы на своем. — А если войны не будет? — продолжил он. — Отношения между кузенами прекрасные, а больше не с кем воевать. Да это вообще может не пригодиться. Через год обучение закончится, и я скорее всего продолжу военную карьеру. Если честно, отец, я не знаю, что будет после года обучения. Но обещаю, что буду готовиться в академию и…
— Если будет война и ты попадешься, тебя даже не расстреляют. Повесят. Повесят тебя! Ты хоть это понимаешь?
— Зачем же меня отпевать раньше времени. Пусть сначала поймают! — набычился Дмитрий. Начал жалеть, что поделился с отцом. Предупреждали его умные люди! У таких стариков старомодные понятия о том, как надо воевать. А в белых перчатках битвы не выигрывают. Это потом создатели легенд отмывали грязь с кровью пополам, и возникали светлые образы рыцарей без страха и упрека. Да такие благородные, если они не плод воображения бардов, всегда проигрывали свои битвы, и их самих убивали! Народы всю жизнь дрались не по правилам. И кто их вообще придумал, эти правила?
Отец улыбнулся. Взглядом показал сыну, чтобы тот наполнил бокалы.
— За тебя, Дмитрий! — он поднял бокал. — Я никогда не пил за удачу, считая, что она приходит только к тому, кто успевает во время ухватить ее. За любое место, — Платон Павлович усмехнулся двусмысленности, — но сейчас я пью именно за нее. Пусть тебе сопутствует удача в твоем деле. До дна, сын!
11
Бекешев часто вспоминал учебу в диверсионной школе и говорил себе, что это был лучший год его жизни, хотя и трудно было невероятно, особенно поначалу. Преподаватели выжимали из них двадцать семь потов каждый день, и не все выдержали. Занятия начинались в семь тридцать в лагере (огромный огороженный участок со служебными помещениями и выходом на лесной массив) под Москвой, куда можно было добраться на местном поезде по Николаевской дороге и пробежать — иначе опоздаешь — через лесок около версты по малозаметной тропинке. Курсанты — все новоиспеченные офицеры из разных юнкерских училищ — переодевались в солдатскую форму, в которой они проводили весь день, и рапортовали о прибытии. Желающие остаться на ночь, делили комнату с двумя сотоварищами. Поначалу все так и делали, ибо никаких сил на то, чтобы поехать в город не оставалось. А через месяц, два, попривыкли, втянулись в эти сумасшедшие тренировки и уезжали на ночь в Москву.
Бекешев был одним из первых, кто сполна вкусил радости разбитного московского бытия. Да и как может быть иначе, если ты живешь не только на нищенское офицерское жалованье. Есть деньги! И тогда рестораны распахивают перед тобой двери, ты желанный гость на балах — этих ярмарках московских невест, нет отбоя от приглашений на пирушки в теплых компаниях, тебя легко проводят за кулисы модного московского кафешантана и знакомят, знакомят!.. И женщины, от вида которых сразу закипает кровь, поворачивают свои прелестные головки в твою сторону и непроизвольно облизывают губки.
В результате оказалось, что дополнительные пятьсот рублей в месяц к его офицерскому жалованью, даже удвоенному — совсем небольшие деньги. Просто никакие! Он опомнился, когда от десяти тысяч осталось не более трех с половиной. Куда все ушло? Ну да! Оперетка и цветы с золотым браслетиком актрисульке… В оперу пошел было один раз и заснул. Лихач с бубенцами, и с этой актрисулькой в обнимку, когда чувствуешь ее податливое молодое тело, слышишь жаркий шепот, обещающий все наслаждения любви, ловишь ее мягкие губы… Он редко приходил один в уютную двухкомнатную квартирку, которая располагалась на втором этаже доходного дома в одном из арбатских переулков. Надо заметить, что его женщины были разными и внешне, и по характеру, и по положению в обществе, но ни разу не случилось ни одного скандала, не говоря уж о битье посуды и женском визге. Дамы, к своему удивлению, легко подчинялись этому двадцатилетнему парню, хотя многие были старше него, опытнее (к слову сказать, Дмитрий был переимчив в постельной учебе), прошли через всякое, включая мордобой… Но у Бекешева был природный дар обращения с женщинами — укрощал их без унижения. Они становились послушными, и при этом даже изначально холодные превращались в нимфоманок в жаркой постели…