За Ваньком с Масловки числились трупы не в одной только первопрестольной. Медвежатника Харитона разыскивала не только российская полиция. Несколько тюрем европейских стран буквально жаждали увидеть его в своих камерах. А уж об Артеме Иваныче и говорить было нечего — этот своей жестокостью наводил ужас даже на многих обитателей воровского мира. В полиции догадывались, что преступники действуют сообща. Но не оставалось свидетелей, и не было доказательств. Теперь они их получили благодаря решительным действиям этого слегка сутуловатого молодого человека. Кто он, откуда?.. Назвался Альпидовским из города К. Поди проверь — паспорта при нем не оказалось… Бекешев назвал фамилию парня, с которым учился в гимназии. Его семья уехала из города, по слухам, за границу, сразу после выпускных экзаменов. Место проживания? Только сегодня приехал в первопрестольную, еще нигде не успел остановиться. Запрос в город К. послали… И вообще он все охотно рассказывает до вопроса: а как он там оказался и почему? Стоило начать спрашивать об этом, как глаза его стекленели и он замыкался в молчании. В полиции не знали, что с ним делать, до тех пор пока на второй день не пришло распоряжение от самого начальника полицейского управления города: вопросов не задавать и отпустить! Никакого дела на подпоручика Бекешева не заводить. Так он и не Альпидовский совсем! Офицер! Вот уж не похож… И никакого дела не завели: кинжал в горле — самоборона. Подельники Артема Иваныча подтверждают, что наган у того был. Ванек был бы счастлив, что никто не припомнил ему покушения на убийство молодого сторожа, если б не то количество трупов, которое на него навесили за все прошлые дела. Он простодушно решил, что для полиции это покушение на убийство — мелочь. Никто не убеждал его в обратном. Как полицейские разобрались с Ваньком и Харитоном и почему дело до суда не дошло, осталось для Бекешева тайной, в которую его никто не посвящал. Да он и не интересовался — своих проблем с трибуналом хватило.
После военного суда, который с оговорками, но все же оправдал подпоручика, Бекешев заказал столик в ресторане для своего друга. Они хорошо выпили. Дмитрий в этот раз от Караева не отставал и напился на радостях. Караев же пил мрачно, как будто скорее хотел горе залить. Приняв очередную рюмку на грудь, он слегка осоловелыми глазами посмотрел на своего молодого друга и сказал:
— Ты еще не знаешь, но наша школа сгорела, Дмитрий.
— Как сгорела? Когда?! И почему в самом деле не знаю? — пораженный словами друга, Бекешев даже головой затряс.
— Да не в прямом смысле. Если бы пожар… Ведь твое дело до самого Сухомлинова дошло, и он приказал закрыть школу. Это приказ. Недопустимо, чтоб в центре первопрестольной башибузуки глотки резали почем зря, вместо того чтоб в армии служить. И не поспоришь…
— Но это же глупость. Штаб перенести можно… — закипятился Бекешев. — А мы как же? Подполковник говорил, что хочет меня преподавателем сделать…
— Видишь ли, Дмитрий, Сухомлинов армию чистит — избавляется от толковых офицеров, академию закрыл… Он все еще суворовскими категориями мыслит: пуля — дура, штык — молодец. Вот мы и попали под горячую руку. А ты знаешь, зачем мы учили вас всему этому? Хоть чуть-чуть догадываешься?
— Нет. Мы в школе часто задаем себе вопрос: зачем все это? Где наше умение понадобится, если войны не будет?
— А зачем вообще армия, если войны не будет? Надеюсь, ты не задаешь себе такого глупого вопроса?
— Так зачем мы-то нужны?
— А затем, что каждый из вас теперь может воспитать по меньшей мере взвод таких же, даже роту… Ты думаешь, у России денег нет для содержания элитного полка? Да такой полк, разбитый на группы диверсантов и разведчиков, в случае войны разнесет любой тыл в клочья! Штабы, батареи, коммуникации… — все в клочья! Россия на сей раз действительно была бы родиной нового вида военных действий — это тебе не слоны мифические! Мы изменили бы характер всей войны! — почти кричал Караев.
На них уже обращали внимание, оглядывались с соседних столиков.
— Так и было задумано? — почти протрезвев, негромко спросил Бекешев. — Значит, я все испортил?
Никогда еще он не испытывал такой жалости к человеку, как сейчас. Забыл даже о своей незадачливой судьбе. Впервые он видел своего друга — ироничного, скептического, спокойного до цинизма — в почти истеричном состоянии. Штабс-капитан всю душу вложил в эту школу и надеялся, что хоть в этот раз ему и его единомышленникам удастся пробить дыру в глухой стене российской косности и создать принципиально новое направление в военном деле — все рухнуло!..