17
Когда Бекешев открыл глаза и увидел сначала белое пятно, которое постепенно превращалось в высокий побеленный потолок, он долго не мог понять, куда попал. Такую испытывал слабость, что голову даже не хотелось поворачивать. Потом услышал свое тяжкое дыхание, почувствовал жажду. Перевел глаза вниз: накрыт одеялом, вдалеке ступни его ног. Попробовал подвигать ими. Одеяло колыхнулось. Значит, ноги целы. А как с руками/’ Пошевелил ими — на месте, хотя и трудно двигать. Ну и не надо. Успеется… Так что же с ним было? И что сейчас происходит в мире? Какой год за окном? A-а, шестнадцатый. Или пятнадцатый? Нет! Все же шестнадцатый. Точно. А он — Бекешев Дмитрий Платоныч. Двадцать два года. Уже штабс-капитан. А что еще? О-о! Война идет… он ротой командует… награжден… куда же делся низкий бревенчатый потолок его землянки? Ранен он? Куда? Боли нет… Слабость. Контужен? Что-то не так… Его вши заедали?.. Нет! Вшей было в меру — он следил за собой. Вот оно что — он в ти фу свалился. Точно! Теперь он вспоминает, как скрутило его… жалеющий взгляд Авдея… испуг своих офицеров, которые шарахнулись от него, когда он подошел к ним… Что он им такого сказал, что они так струсили? Да-да… Он ничего такого не сказал, а может, все же сказал — да неважно все!.. Они просто испугались, что он их заразит… Так! И где же он все-таки? Надо повернуть голову. Хватит лентяя праздновать. Или празднуют труса? Да какая к чертям разница!
Бекешев медленно повернул голову сначала направо, потом налево. По обе стороны стояли кровати с лежащими на них больными. Не надо быть Сократом, чтобы догадаться. Это госпиталь. А есть тут кто живой?
— Э-э… — вырвалось у него наконец после некоторого усилия.
Этого оказалась достаточным, чтобы сосед справа повернул к нему голову.
— О! С возвращением вас, — громким голосом, на слух Дмитрия даже слишком громким, произнес он. — А доктор, скептик, утверждал — не жилец: слишком крепок, такой организм к болезням не привык… Сейчас позвоню в колокольчик, и вас напоят и накормят. Небось жрать хотите, как волк зимой?
— И пить, — улыбнулся пересохшими губами Бекешев. — Звоните давайте…
18
— Наскрозь светится! Нет, ты только погляди на него, Дарья Борисовна, наскрозь, — запричитала Марфа, старая дева и их бессменная кухарка, которую Дмитрий помнил с тех пор, как помнил себя.
Бекешев, поддерживаемый братом, медленно спускался с коляски. Все домашние вышли из дома встретить молодого барина, героя войны, приехавшего в отпуск после тяжкой болезни. Он покачнулся, и Ира тут же подхватила его. Благодарно улыбнулся ей, почти равнодушно отметив про себя, что его невестка еще больше похорошела. Мать и отец подошли первыми и обняли его. Долго стояли обнявшись с закрытыми глазами. Отец первым расцепил руки и отошел. Дмитрий заметил, что Платон Павлович вытер подглазье, как будто слезинку смахивал. А у Дарьи Борисовны слезы текли в три ручья.
Он приветливо поздоровался со всеми домашними и осчастливил Марфу, сказав ей, что соскучился по ее пирогам. Увидел и Машеньку, которая стояла во втором ряду среди слуг. Она тоже была искренне рада его приезду. Пожалел на одну лишь секунду, что вышла замуж. На пороге остановился и с удивлением спросил:
— А где мой племянник? Где мой тезка?
— Спит он, — ответила Дарья Борисовна. — Скоро поднимем.
— Говорил я тебе, Даша, что это будет его первым вопросом. Мог бы твой внук и не поспать один день, — проворчал Платон Павлович.
Дорога совсем доконала Дмитрия, и торжественного обеда не получилось. Брат, можно сказать, помогал ему стянуть с себя форму, и он с блаженством растянулся на прохладных простынях в своей кровати, в которой последний раз спал два года назад перед отъездом в действующую армию.