— Только начали, вашбродь. Да вы бы сами проснулись, если б давно…
— Поднимаем роту. Давай быстро. Надо штаб выручать. Немцы нас обошли.
Он оставил один взвод в окопах и повел своих солдат на выручку. На полпути к штабу в лесу они напоролись на немцев. Ночь была почти черной. Бекешев не пустил вперед дозор, как того требовал устав. Он же не вперед шел. Вот почему два его взвода буквально врезались в немецкую роту. Немцы тоже не развернулись. Предпочли держаться протоптанной широкой тропы, ведущей к передовой.
Бекешев, увидев надвигавшуюся на него массу, остановился. Бежавшие сзади чуть было не смяли его.
— Примкнуть штыки! — приказал он придушенным голосом и услышал, как дружно лязгнуло железо. Испытал секундное удовлетворение — не зря он обучал своих солдат вслепую надевать штыки.
— В цепь! — отдал он вторую команду и скорее услышал, чем увидел, как его солдаты веерно стали разворачиваться среди деревьев. С тоской понял, что дать залп рота не успеет: немцы уже накатились.
Он левой рукой выхватил наган из кобуры, правой выдернул из-за пояса саперную лопатку.
Взлетевшая в расположении батальонного штаба ракета тускло осветила немецкие мундиры и остроконечные каски. Немцы тоже развертывались в цепь. Их офицер выстрелил в Бекешева почти наугад. Он видел только расплывчатое пятно. И получил в ответ пулю в лоб.
Ночную рукопашную описать невозможно, как невозможно ощутить страх, витающий над местом схватки. Хрипы, матерная ругань, скрежещущий лязг железа, глухие удары, предсмертные проклятия и стоны, торжествующий вскрик над поверженным врагом, ослепляющие вспышки выстрелов… Все мастерство Бекешева в стрельбе, умение убивать, калечить было использовано им сполна. Он стрелял еще шесть раз, опережая врага на мгновения, и шесть трупов легли на землю. А потом уже не стрелял — бельгийский наган неудобно перезаряжать. Работал саперной лопаткой, как на тренировке в своей школе. Когда удавалось разглядеть, что перед ним враг, нападал мгновенно. Солдат ли, офицер с саблей, сталкиваясь с ним, не подозревали, что они больше не жильцы на этом свете. Им казалось, что русский офицер, вооруженный всего лишь саперной лопаткой, — легкий противник. И не успевали даже удивиться: как это получается, что офицер легко уходит от профессионального выпада штыком или саблей и оказывается так близко с занесенной для сокрушающего удара лопаткой? Бекешев дрался и убивал, сохраняя ясную голову. Батальона больше нет, и, может быть, полка тоже, ибо не подходило к ним подкрепление. Не было помощи, хотя дерутся они на своей территории! Этот бой невозможно выиграть, он безнадежен, и надо спасать тех, кто еще жив. Немцы берут количеством. Их становится все больше и больше, они появляются из-за деревьев, как будто их штампуют неподалеку и тут же бросают на остатки его роты.
Бекешев поднес болтающийся на кисти свисток и дважды свистнул. Первый раз длинно, второй — коротко: все в роте знали, что это сигнал отступать. Вместе с ним отошло не более взвода солдат, перемазанных своей и вражеской кровью. Практически у каждого были колотые или резаные раны. На теле штабс-капитана не было даже царапины. Они оторвались в темноте от наседающих немцев, которые настолько остервенели от больших потерь, что безжалостно перекололи всех раненых русских, оставшихся на поле схватки. Дмитрий знал, что в лесу сдаваться нельзя, — их все равно бы растерзали. И по-своему были бы правы. Он довел солдат до своих окопов, где по-прежнему стояла тишина, как будто и не было страшного рукопашного боя еще десять минут назад. Тут же выслал разведчиков проверить фланги на предмет отхода к своим. Все быстро вернулись с плохими вестями: немцев кругом больше чем достаточно, остатки его роты взяты в плотное кольцо. Немцы не торопились, они спокойно ждали рассвета.
Штабс-капитан раз за разом втыкал лопатку в землю, чтобы очистить металл от налипших мозгов и человеческой крови. За два года войны он это проделывал многократно, и потому отвращение, испытанное им, когда он в первый раз расколол череп австрийского унтер-офицера, давно испарилось.
Подозвал командира третьего взвода и своих унтеров — увы, их осталось только трое из его команды — и сказал, что надо дожить до рассвета. А потом, если наши не подойдут на выручку, они сдадутся.
Совсем молодой прапорщик был поражен. Он только-только пришел в роту, но уже наслушался историй о подвигах штабс-капитана. Да к тому же у него еще не успели выветриться романтические представления о войне. Он запротестовал:
— Господин штабс-капитан, не совсем понял вас. Почему надо сдаваться? У нас прекрасная позиция. Мы можем продержаться до подхода главных сил… Мы русские!..