— В твою честь, — напомнил Рэн, пережёвывая сочную мякоть.
— Ты одарил всех: лордов, рыцарей, зрителей. Неужели я не заслужила маленького подарка? Или ты наказываешь меня за Дирмута?
Лейза наклонилась вперёд:
— Янара засиделась в замке. Поездка пойдёт ей на пользу.
— Молчи! — процедил Рэн сквозь зубы и взял бокал.
— Больше никогда не спрашивай, о чём я думаю, — прошептала Янара. — Иначе я снова решу, что тебе это интересно. — И покинула зал, сославшись на усталость.
После трапезы Рэн, как обычно, наведался к детям и битый час просидел возле колыбелей, ожидая Янару. Она не пришла. На душе было тоскливо. Досада на себя растекалась по жилам. А в глубине разума ворочалась злость на судьбу: почему Бертол здоров, а Дирмут безнадёжно болен?
Они с Янарой не обсуждали болезнь маленького принца, не говорили о его будущем. Делали вид, будто ничего не произошло. Может, они не до конца осознали своё горе? Или надеялись на чудо? Но скоро надежда иссякнет.
Рэн уронил голову на грудь и протяжно вздохнул. Он лишает Янару крупиц радости и заставляет её страдать, вместо того чтобы помочь ей окрепнуть перед тяжёлыми испытаниями, связанными с Дирмутом.
Опочивальня тонула в мягком полумраке. Ветер перебирал занавеси на открытом окне. Издалека доносился стук колотушки — ночные сторожа совершали обход улиц.
— Прости меня, — проговорил Рэн и, усевшись на край перины, сгрёб Янару в охапку. — Когда едем?
Она свела брови:
— Куда?
— В Мэритский замок.
— Ты… тоже поедешь?
Рэн потёрся носом о кончик носа жены:
— Герцог Мэрит не будет рад меня видеть?
Янара обвила его шею руками:
— Он будет рад. Он будет очень рад! — И расплакалась.
Через два дня королевская семья покинула столицу. Рэн не захотел брать с собой свиту. Лейза с Киараном так же остались в Фамале. Впереди карет ехали рыцари, возглавляемые заместителем сэра Ардия. Процессию замыкали гвардейцы. Над головами воинов развевались пурпурные баннеры и штандарт.
Кортеж останавливался на ночлег в домах великих и малых лордов. Для этого приходилось сворачивать с тракта, а утром возвращаться, на что тратилось много времени. Миновала неделя, прошло десять дней. Янара до рези в глазах смотрела в окошко, надеясь увидеть на горизонте знакомую зубчатую стену из серого камня, но видела деревни, работающих на полях крестьян, тонущий в зелёной дымке лес, дозорные вышки.
В конце второй недели процессия выехала из кленовой рощи и двинулась по дороге, бегущей вдоль кромки пустыря. Высокая трава с пушистыми метёлками мешала обзору. Янара прижала руку к груди. «Кобылий хвост» растёт к югу от Мэритской крепости! А вдруг эта трава растёт ещё где-то, и радоваться рано? Словно услышав её, порыв горячего ветра прошёлся по степи, пригнув метёлки. На фоне выгоревшего неба стал виден зелёный флаг, реющий над надвратной башней.
Не совладав с собой, Янара распахнула дверцу кареты, на ходу спрыгнула на землю и, подобрав юбки, побежала к крепости напрямик.
Рэн рывком натянул поводья, конь встал как вкопанный.
— Ваше величество! — крикнула Миула и ринулась за королевой. — Господи… Да что же вы делаете? Ваше величество!
Командир гвардейцев хотел послать лошадь вперёд — Рэн остановил его жестом.
— Бертол! Сынок! — закричала Янара. — Бертол!
«Кобылий хвост» хлестал её по лицу, цеплялся за одежду, в ушах свистел ветер, а она смотрела вверх, боясь потерять из виду ориентир — флаг на башне.
Протрубил рог, ему ответил другой. Раздался скрежет цепей, заскрипел мост. Прозвучал гулкий удар брёвен и досок о край рва.
Янара споткнулась и уселась на землю. Миула подхватила её под локоть, намереваясь поднять на ноги.
— Подожди, — прохрипела Янара. — Дай отдышаться. Какая же я глупая…
Стена травы всколыхнулась и словно вытолкнула из себя няньку, держащую на руках пухленького малыша в льняном костюмчике и соломенной шляпе.
Янара протянула к нему руки:
— Бертол, сынок… Не бойся меня, я твоя мама. Иди ко мне, милый. Иди. — Усадила его к себе на колени. — Сыночек мой… Дождался. Посмотри на меня, я твоя мама.
Маленький герцог взглянул на няньку — та подбодрила его кивком, — посмотрел на Янару и беззвучно расплакался.
Миула шмыгнула носом:
— Так можно и душу сорвать.
Немного успокоившись, Янара поднялась и, прижимая сына к груди, направилась в замок. Войдя во двор, пробежалась взглядом по согнутым в поклоне стражникам и слугам:
— Где Таян?
— Она взяла у вашего брата телегу и лошадь и уехала, — ответила нянька.
— Давно?
— Месяц назад. Или чуть больше.
— А мой брат?
— Господин Бари сломал ногу и не выходит из своих покоев.
Рэн, добравшийся до крепости раньше супруги, сидел на ступенях лестницы, ведущей в господскую башню. Янара села рядом. Поправила шляпу на голове Бертола, чтобы жгучее солнце не касалось нежного личика. С улыбкой повернулась к мужу. Хотелось сказать: «Это твой сын. Твой первенец».
— Ты счастлива? — спросил Рэн.
— Очень. Спасибо тебе! — Янара заметила в тени башни чёрного жеребца. Окинула взором гвардейцев и рыцарей; они не собирались слезать с коней. — Ты не останешься?
— Не хочу мешать твоему счастью.
— Рэн… — простонала Янара. — Пожалуйста…
— Всё хорошо, милая. Всё хорошо. Я буду ждать тебя дома.
Он немного помедлил, всматриваясь Янаре в лицо. Коснулся губами её губ. Сел на коня и выехал за ворота крепости. Слуги сломя голову кинулись перегружать сундуки короля в отдельную повозку.
— 2.37 ~
— Молитесь, и Бог даст вам хлеб и воду, ниспошлёт здоровое потомство, оградит от несчастий и примет в свои объятия, когда придёт ваш смертный час, — вещал Святейший отец с трибуны. — Молитва — ваш факел, освещающий путь в царство небесное. Но не познает счастья тот, кто горделиво стоит в полный рост. Грешники должны вымаливать прощение стоя на коленях. Усмирите свой дух, очистите мысли, умертвите грязные желания. Вознесите Богу молитвы.
Прихожане без особого воодушевления опускались на колени, сгибали спины, склоняли головы. Причиной их вялости было хмурое утро, пришедшее на смену душной ночи. Святейший отец (в миру Кьяр) и сам толком не понял, спал он этой ночью или бредил. Сейчас он наблюдал, как люди принимают покорную позу, а из памяти всплывали обрывки сна, клочки уродливого прошлого, от которого он много лет прятался в монастыре Покаяния. Не желая погружаться в кошмарные воспоминания, Кьяр нервным движением стёр с лица пот, пропел на церковном языке священную песнь и, не дожидаясь, пока люди покинут храм, проследовал в личные покои.
В комнате для уединённых молитв и молчаливых раздумий царил полумрак. За окнами, расположенными под самым потолком, серело небо. Со стены, расправив крылья, взирал с укором Ангел-спаситель. На подставке лежала раскрытая Книга Книг. Служка хотел зажечь свечи — Кьяр нетерпеливым жестом отправил его прочь и принялся ходить из угла в угол, позвякивая серебряными кольцами на одеянии.
По иронии судьбы прошлое, от которого он бежал, прибыло с ним в Шамидан в образе защитников веры, хотя, по мнению Кьяра, веру не от кого защищать. Люди не задумывались, верят ли они в Бога, не брали под сомнение его существование — вера являлась их врождённой потребностью. Просто они не понимали, почему теперь надо молиться стоя на коленях и каяться, даже если не согрешил. Почему женская красота — постыдный порок, а веселье — страшный грех. Люди не понимали, почему стали приспешниками дьявола знахари, трубадуры, шуты. Ведь одни облегчали страдания, другие делали жизнь радостней. Почему во время поста и в религиозные праздники нельзя исполнять супружеский долг и мыться в бане, а в году ни много ни мало двести красных дат. Эти и другие нововведения можно было спокойно объяснить народу, но Первосвященник выбрал путь насилия и принуждения.