Сейчас Янара ехала в дамском седле. Точно такое же она видела у супруги лорда, в чьих владениях находился монастырь. Дворянка иногда проведывала свою шестую по счёту дочь, которую отдала Богу в невесты, едва та научилась ходить.
Вызывая из памяти образ грациозной леди, Янара изо всех сил старалась держать правильную осанку и не показывать вида, с каким трудом ей даётся каждая лига. Ныли ноги и руки, в спину будто вгоняли кол, и он медленно двигался вдоль позвоночника к шее. Вдобавок к этому Янару смущали наёмники. Она избегала на них смотреть: вдруг кто-то неправильно расценит её взгляд? А потом успокоилась: рядом с ней рыцарь, он не даст её в обиду. Холаф тоже был рыцарем, но его не рыцарское поведение объяснялось тем, что Янара его жена, его собственность, он вправе делать с ней всё, что ему вздумается. И лорд Мэрит — рыцарь. Однако в его обязанности входило держать челядь, и в том числе невестку, в чёрном теле. Теперь она вдова и пополнила ряды тех, кто находился под защитой доблестного воинства. Во всяком случае, так написано в книгах. В монастыре не хранили бы рукописи с заведомой ложью.
В одной из деревень им повстречался купеческий обоз. Рэн купил Янаре перчатки для верховой езды, сапоги на меху, плащ на подкладке и с капюшоном, вязаный шарф и платье из толстого сукна. Она не противилась, понимая, что в своей старой одежде походит на нищенку, и не беспокоилась о том, чем будет расплачиваться. Под ней иноходец — Рэн сказал, что это часть её приданого. Она отдаст ему жеребца.
Небольшой конный отряд делал остановки: после полудня, чтобы перекусить, и вечером, когда всё вокруг исчезало в темноте и редкие звёзды, мелкие как горошины, тоскливо смотрели вниз. Трапезы проходили в молчании. Молчали и посетители — те немногие, кто не сбежал из харчевни при виде наёмников. Наверное, им некуда идти. Они глотали похлёбку или кашу, запивали элем или сидром и, вытянув ноги, ковырялись в зубах, тайком поглядывая на воинов.
Янара начала сомневаться: а наёмники ли сопровождают их с Рэном? Вот её отец был чистейшим наёмником, несмотря на то что в его опочивальне хранились рыцарские доспехи. Ни зимой, ни летом он не снимал стёганую куртку и штаны из нескольких слоёв материи, прошитых крупными стежками. Не любил стричься, и волосы спадали на плечи нечёсаными прядями. Бороду подравнивал большими ножницами; ими мать резала крапиву на оладьи. Не умывался утром и не мыл руки, садясь за стол. От него пахло дымом, конским потом и навозом. С его сапог грязь отпадала лепёшками. В разговоре он вворачивал такие словеса, что Янара от стыда давилась воздухом. А однажды отец до полусмерти избил бродячего трубадура, приняв за любовника жены.
Спутники Рэна совсем другие. И Рэн другой.
Забывая о ноющих ногах, Янара с любопытством смотрела по сторонам. Она никогда не путешествовала и ничего толком в своей жизни не видела. Холмы ей казались горами, озёра — морями, сосны — исполинскими великанами, небо — огромными воротами в рай; к ним вела дорога, сливаясь с небесами на горизонте.
Янара не хотела думать, что ожидает её там, за горизонтом, что прячет в себе эта мнимая обитель блаженных. В постоялом дворе она запирала дверь своей комнатушки на засов, забиралась на кровать и, не замечая холода замёрзшей постели, пыталась разобраться в своих чувствах к Рэну.
У него тёплый взгляд и тёплые руки. Когда он прикасается к ней, будто невзначай, поправляя капюшон, помогая сесть в седло или придерживая поводья её коня при переходе через ручей, — внутри становится тепло. И неважно, что дует промозглый ветер, а тело цепенеет от неудобной позы, — стоит Рэну посмотреть на неё, как в жилах начинает бурлить горячая кровь. Вечера возле очага в тавернах… Она никогда их не забудет. Они садились на табуреты, лицом к лицу. Её ноги между его ног. На полу две покорные тени. Рэн что-то рассказывает. Смеётся. Постукивает пальцами по её колену. Ему кажется, что она не слушает, витает мыслями где-то далеко. Она не далеко. Близко. Так близко, что слышит, как бьётся его сердце, как сбивается его дыхание. А она боится шевельнуться и вынырнуть из сна.
Если бы он притянул её к себе — она бы обняла его крепко-крепко, прижалась к нему сильно-сильно. Это ведь сон, вымысел разума. Пусть разум придумывает сказку, в которой рядом с мужчиной — ей хорошо. Ведь на самом деле — с мужчиной плохо.
Рэн брал Янару за руку и провожал до комнаты. Согревал прощальным взглядом и отправлялся к себе. Он тоже не хотел её будить. Переступи он порог покоев, сними с себя и с неё одежду — она проснётся. Пробуждение будет таким болезненным, что после него не захочется жить.
Через пять дней отряд остановился на последний ночлег, хотя до столицы оставалось всего несколько лиг. С наступлением темноты городские ворота запирали, и запоздалые путники проводили ночь в различных заведениях, натыканных вдоль дороги на каждом шагу. В выбранной Рэном харчевне крестьян набилось так много, что хозяин велел прислужникам принести из кухни ещё один стол и выделил герцогу и его спутнице по комнате в хозяйской части постоялого двора.
Рэн не явился к ужину. Не пришёл он и позже, когда посетители разбрелись по каморкам, а те, кому не хватило кровати, улеглись на полу и на скамьях, пристроив под головы мешки. Янара сидела за столом и смотрела на два табурета, установленных по её просьбе возле очага. Табуретам — тепло. Ей — холодно.
Далеко за полночь кухарки перестали греметь посудой, потушили масляные лампы — оставили только одну, на крюке возле входной двери — и отправились по домам.
Огонёк с трудом пробивался сквозь покрытое нагаром стекло, пламя в очаге теряло силу. Янара глядела на спящих людей и пыталась понять, что она здесь делает. Не в харчевне, а за границей своего мира. Без денег, без вещей, без планов на будущее. За последние дни разум впервые стал задавать вопросы: куда она едет, к кому и зачем? Янара искала ответы и не находила.
Под утро она вышла во двор, хотела вернуть себе спокойствие, глядя на тающие звёзды. Раньше это помогало. Послышались тихие шаги. Сбоку замерла тень. Наёмник. Значит, побыть одной не получится. Янара вернулась в харчевню и села возле потухшего очага.
На рассвете явились кухарки. Из кухни потянуло приятным теплом. Проснулись мужики. Одни подхватили баулы и поспешили в столицу. Другие потолкались возле рукомойника и расположились за столами. Наёмники отправились седлать коней.
Хозяин не стал разжигать очаг: кому он нужен днём? Он растопит его на закате, когда закроют городские ворота.
Наконец пришёл Рэн. Опустился на табурет напротив Янары. Лицо утомлённое, взгляд рассеянный.
— Ты выглядишь обеспокоенной, — проговорил он. Его голос звучал тоже устало. — Что тебя мучает?
Янара обхватила себя за плечи:
— Не знаю, почему мне так страшно.
— Ничего не бойся. Я всё решил, пока ты спала. У тебя начинается новая жизнь, в которой есть я.
Янара хотела сказать, что этой ночью она не сомкнула глаз и старая жизнь вряд ли её отпустит. Но в голове эхом звучали удивительные слова, возымевшие волшебную силу. Ей не надо бояться. Рэн её защитит.
Ближе к полудню они добрались до Фамаля и, миновав военный палаточный лагерь, въехали в городские ворота.
Столица поразила и оглушила Янару. Она даже не предполагала, что в одном месте может собраться такое количество людей. Казалось, сюда съехались со всего света. Толпа гудела, кричала, смеялась. Слышался говор на незнакомом языке. Важно вышагивали купцы в расшитых кафтанах. Торопливо семенили церковники в серых и чёрных одеяниях. Проезжали рыцари в сверкающих доспехах. На перекрёстках стучали топоры и молотки: возводились помосты для выступления менестрелей и прочих бродячих артистов.
Откуда-то донеслось: «Рэн Хилд!» Толпа подхватила и принялась скандировать: «Хилд! Хилд!» Янаре, не привыкшей к подобному шуму, хотелось закрыть уши ладонями.
К путникам отовсюду стекались всадники в коричневых кольчугах. Янара сообразила: эти воины тоже наёмники. Взяли её и Рэна в плотное кольцо. Кони с диким ржанием встали на дыбы, вынуждая ротозеев освободить дорогу.