В ожидании возвращения Паши из ссылки Ходжа задумал написать трактат о течениях в Босфоре, и мы месяцами трудились на Босфоре, измеряя течения и температуру рек, впадающих в него, следили за движением воды в море, с банками в руках ходили по долинам вокруг Босфора, где ветер пробирал нас до костей.
Работая над трактатом для Паши, мы три месяца провели в Гебзе, и несоответствие времени намазов в разных мечетях навело Ходжу на другую мысль: он решил создать безупречные часы для определения времени намазов. Тогда я показал ему, что такое стол; когда в дом принесли предмет, сделанный столяром по моим чертежам, тот ему сперва не понравился: он сказал, что это похоже на похоронную плиту и принесет несчастье, но потом привык и к стульям, и к столу и сказал, что за столом ему лучше думается и пишется. Когда мы возвращались в Стамбул, чтобы заказать шестеренку эллиптической формы, соответствующую обороту Солнца, для изготовления часов, определяющих время намаза, стол следовал за нами на спине ишака.
В первые месяцы работы, когда мы сидели друг против друга за столом, Ходжа пытался понять, как определить время намазов и постов в других странах, где, из-за того, что Земля круглая, была большая разница во времени. Другой вопрос, который нас занимал, — есть ли на Земле, кроме Мекки, другая точка, где человек, куда бы ни повернулся, всегда смотрит в сторону киблы[24]. Чувствуя, что меня не интересуют эти вопросы, Ходжа глядел на меня с презрением, я же в такие моменты считал, что он замечает мое превосходство и что, возможно, злится, подозревая, что я догадываюсь об этом. Поэтому он долго говорил о науке и о разуме: он надеялся произвести впечатление на Пашу, когда тот вернется в Стамбул, своими проектами, — новой теорией космографии, которая станет более понятной благодаря усовершенствованной модели вселенной, и новыми часами; он посеет семена возрождения науки, сумеет вызвать всеобщий интерес: мы оба пребывали в ожидании.
3
В те дни он размышлял о том, как создать еще более крупную шестеренку, которая позволила бы заводить часы не раз в неделю, а раз в месяц; в будущем же он планировал создать иной механизм, который даст возможность заводить часы для намаза раз в год; он считал, что проблема состоит в том, чтобы найти силу для приведения в движение механизма, который увеличивался бы и утяжелялся по мере того, как увеличивался промежуток от одного завода часов до другого; и тут он узнал от знакомого в муваккитхане, что Паша вернулся из Эрзурума.
На следующее утро он пошел поздравить Пашу. В толпе гостей Паша обратил внимание на Ходжу, заинтересовался его изобретениями, спросил даже обо мне. В тот вечер мы разобрали и вновь собрали часы, добавив кое-что к прежней модели, а также подновили позолоту. Ходжа зачитал мне наизусть отрывки из своей речи, которую он написал пышным поэтическим слогом, чтобы произвести впечатление на слушателей. Под утро, пытаясь унять свое волнение, он стал читать текст о звездах и теории их движения. Потом погрузил в нанятую повозку наши приборы и отправился в дом Паши. Я с удивлением увидел, что часы и модели, месяцами заполнявшие наш дом, уместились в повозке, запряженной одной лошадью. Вернулся он очень поздно.
Когда приборы были выгружены в саду Паши, тот с неприятной старческой холодностью в шутку сказал, что ему не нравятся эти странные предметы, а Ходжа выложил ему заученный текст. Паша же вспомнил обо мне и произнес слова, которые потом скажет и падишах: «Это он тебя научил?» Такова была его первая реакция. Ходжа ответил вопросом, удивившим Пашу: «Кто?» — хотя сразу сообразил, что речь идет обо мне. Паша сказал, что я — ученый дурак. Ходжа пересказал мне это, но думал в тот момент не обо мне: он все вспоминал о том, что произошло в доме Паши. Ходжа настаивал, что все это придумал и сделал он сам, но Паша не верил ему и, казалось, искал виноватого, но никак не мог согласиться, что им являлся его любимый Ходжа.
В общем, вместо того, чтобы рассуждать о звездах, они говорили обо мне. Я понимал, что Ходже не нравился этот разговор. Наступило молчание, и Паша обратил свое внимание на других гостей. Когда во время ужина Ходжа снова попытался заговорить о звездах и открытиях, Паша сказал, что старается вспомнить мое лицо, но перед ним возникает лицо Ходжи. Гостей было много, стали говорить о двойниках: близнецах, которых не могли различить даже их матери; о людях, так похожих между собой, что они сами пугались, впервые встретившись, но потом не могли расстаться, словно зачарованные друг другом; о бандитах, которых путали с их жертвами. Когда кончился ужин и гости стали расходиться, Паша попросил Ходжу остаться.
Ходжа снова пустился в объяснения, но Паша слушал с равнодушием и даже недовольством, словно у него испортилось настроение оттого, что ему сообщают какие-то не очень понятные сведения, но потом, когда Ходжа в третий раз произнес заученный текст, а Паша еще раз увидел, как на нашей модели вращаются земной шар и звезды, у него вдруг пробудился какой-то интерес, и он стал слушать внимательнее. Ходжа стал повторять, что звезды вращаются не так, как все считают, а так, как показано на модели. «Хорошо, — сказал Паша, — я понял, пусть будет так, почему бы нет?» И Ходжа умолк.
Я подумал, что они, наверное, долго молчали. Ходжа, глядя в окно на темный Золотой Рог, произнес: «Почему Паша замолчал, почему не продолжил разговор?» Я, как и Ходжа, не знал ответа на этот вопрос. Я подозревал, что у Ходжи есть соображения по этому поводу, но он ничего не сказал. Он будто испытывал беспокойство оттого, что не похож на всех. Потом Паша заинтересовался часами, заглянул вовнутрь, спросил, для чего нужны такие шестеренки, такой механизм, такой вес. Потом со страхом, будто в темный зев ядовитой змеи, сунул палец в постукивающий механизм и тут же выдернул его. Ходжа в тот момент говорил о башенных часах, о силе воздействия намаза, который будет совершаться в одно и то же время. Вдруг Паша закричал: «Избавься от него! Хочешь — отрави, хочешь — отпусти. Тебе будет легче». Видимо, я смотрел на Ходжу со страхом и надеждой. Он сказал, что не отпустит меня на свободу, пока они не проявят интерес к нашему делу.
Я не стал спрашивать, о каком деле идет речь. Возможно, смутно опасался, что и Ходжа этого не знает. Потом они заговорили о других вещах, Паша хмурился и с презрением смотрел на расставленные перед ним приборы. Ходжа допоздна напрасно ждал, что Паша снова проявит к нему интерес. Наконец погрузил приборы на телегу. Я подумал о том, кто жил в доме, находившемся на пути возвращавшейся в темноте и тишине телеги, и кто не мог уснуть в ту ночь. Этот человек, должно быть, слышал стук часов, сливавшийся со скрипом колес, и удивлялся.
Ходжа не присел до самого рассвета. Свеча погасла, я хотел зажечь новую, но он не позволил. Я сознавал, что он хочет что-то услышать от меня, и сказал: «Паша поймет». Я сказал это, когда было еще темно, но Ходжа, видимо, чувствовал неуверенность в моем голосе и через некоторое время произнес: «Почему Паша тогда замолчал? Вот в чем тайна».
При первом же удобном случае он отправился к Паше, чтобы разгадать эту тайну. На этот раз Паша встретил Ходжу весело. Сказал, что понимает намерения Ходжи. Обрадовав этим Ходжу, Паша посоветовал ему заняться оружием: «Оружие, которое превратит мир в тюрьму для наших врагов!» Так он сказал, но не пояснил, каким должно быть это оружие. Если Ходжа направит свои научные знания в этом направлении, Паша его поддержит. Разумеется, он ничего не сказал о поощрении, которого мы ожидали. Только дал Ходже мешочек, наполненный акче[25]. Мы открыли его дома, посчитали: семнадцать монет, странная цифра! Вручив мешочек, Паша сказал, что уговорит падишаха выслушать Ходжу. Сказал, что мальчик интересуется «такими вещами». Ни я, ни даже легковерный Ходжа не приняли всерьез эти слова, но через неделю нам сообщили, что Паша нас — да-да, и меня тоже! — представит падишаху после ифтара[26].
Ходжа переделал речь, которую произносил перед Пашой, таким образом, чтобы она была понятна девятилетнему ребенку. Но думал он почему-то не о падишахе, а о Паше. О том, почему Паша замолчал тогда. Когда-нибудь он разгадает эту тайну. Каким должно быть оружие, которое ждет от него Паша? Мне тут сказать было нечего, да Ходжа ничего и не ожидал от меня. До поздней ночи он сидел, закрывшись у себя в комнате, а я уже не думал о том, как вернусь на родину, а, точно глупый ребенок, смотрел в окно и мечтал: за столом работаю я, а не Ходжа, и когда мне захочется, я поднимусь и отправлюсь, куда захочу!