Света ходила по коридору, не могла успокоиться... Да, видно, там на юге действительно очень уж сложные дела; впервые она видела Виктора таким взвинченным и резким. И, наверное, зря все же она так дурачилась с этим юнцом, сердила Виктора... в такое время!..
В дверь заглянул шофер Костя — дядечка средних лет — прямо в пальто и добротном меховом малахае, который он никогда не снимал, даже часами просиживая в помещении, «намек на боевую готовность номер один», как говаривала зоркая Зинаида... Шофер справлялся, где Виктор Павлович; подождал немного, ушел. Потом, судя по всему, Виктор уехал — домой и сразу в аэропорт.
Конец дня прошел у Светы как в тумане, все валилось из рук. Домой пошла с головной болью.
На другой день столько было работы, что — не до волнений. А голову ломило пуще прежнего. Пришлось вместо полдневного чаепития спуститься в медпункт, за таблетками. «Грипп у вас, вот что, — сказала ей пожилая медсестра. — Покажите язык... Грипп начинается, девушка. Вот направление, идите в свою поликлинику или прямо домой, вызовите врача...» — «Температуры же нет...» — «А грипп есть... И температура будет! Идите домой».
Света поднялась к себе, проглотила сразу две таблетки цитрамона. Решила немного еще подождать, пусть подействует лекарство.
На их этаже — все было как всегда. Но чувствовалось всюду что-то особое: какая-то затаенная спешка, какое-то непростое отсутствие руководства, словно все вызваны на некое тайное совещание, куда-то на самый верх.
Женщина из патентного подотдела, войдя, сказала, что в районе Ташкента землетрясение. Шефа с утра не было на месте, тоже куда-то вызван. Во втором часу явилась неожиданно посетительница, немолодая женщина в простом платке.
— Можно к начальнику, девушка?
— По какому вопросу?
— Да вот о сыне я... В газете сообщение было. А он там и есть, в Кызылкумах. Монтажник он, по найму. Звонила туда, не отвечают.
— Там же нет связи, — почему-то ответила Света. Надо было просто сказать, что женщина обращается не по адресу, направить куда надо...
— Как нет, я раньше звонила, через Газли. Он в том районе, на стройке... Говорят, прервана связь-то?..
— Волноваться рано, — как можно спокойнее, самым будничным тоном ответила Света. — Ничего страшного. Мы бы знали... И зачем вам начальник?
— Да ведь сын у меня там. Один он у меня, Сережа... Вот, поглядите, девушка, голубушка моя, поглядите...
Женщина достала из большой хозяйственной сумки пакетик в целлофановой обертке, бережно вынула из него, положила на стол перед Светой фотографию. Со снимка глядел обычный русский хороший паренек — дерзковатые глаза, задорное серьезное лицо, из-под бушлата — край тельняшки... да вот еще родинка справа на лбу.
Женщина всхлипнула, вытерла глаза уголком платка.
— Без отца рОстила. Один у меня... Говорила, не гонись за рублем. Монтажники и в Москве нужны. Мне бы к начальнику, справиться.
— Не волнуйтесь, — утешала Света. — А начальник тут ни при чем. У нас ведь данных нет о рабочем составе, мы — другой отдел... Я вам напишу сейчас, куда обратиться. — Света стала было писать адрес нужного управления. — Да вы не тревожьтесь. Все будет хорошо.
— Вы уж помогите, девушка, — удрученно упрашивала женщина. — Вы такая славная, вижу, чуткая. Хоть не русская, а сердечная... Уж помогите...
— Я сама из Газли, — сказала Света. — Какое еще землетрясение!
И вдруг не смогла дальше писать: пальцы как онемели, ручка из них выпала. Комната поплыла в глазах... Ей стало дурно.
С вертолета — вся картина землетрясения здесь не была уже такой дикой... Не то что в Газли. Только дым и дым! Хотя — это Виктор знал точно — тряхнуло и здесь основательно, разрушено все, что можно разрушить: здание подстанции, бараки. Покорежены трубы, заполыхали скважины, весь песок, все пространство, казалось, горит, внизу ходят волны огня. И все же — какая удача, что компрессоры удалось отключить!
Дым, тугой горячий ветер жгутом лупит снизу, отжимает вертолет вбок и вверх, не дает снизиться.
— Седой! На войне был? Гляди... — в ухо ему кричит радист или штурман, сидящий рядом с пилотом.
Виктор не знает в точности, кто он, знает лишь, что его роль обеспечивать радиосвязь — именно с
вертолета — между Газли и Бухарой; другой возможности для связи с центром сейчас нет. На груди радиста передатчик, в перерыве между работой он оборачивается к Виктору и бросает одну-две загадочные фразы; разговор — по Викторовым старым понятиям — глупейший, но здесь он кажется естественным. Во-первых — прозвище, данное ему радистом: Седой. Когда Виктор сбрасывает каску, чтобы обтереть пот, его белесая башка и впрямь как оловянная: от песка, от влаги. «Был на войне?» — не глупо ли спрашивать у человека, родившегося в сорок четвертом? Но уже следующие слова показывают — радист и не ждет ответа, он, собственно, говорит о себе, а не о Викторе.