XVI
Чудом держалась на шее разорванная туника, волосы свисали на лицо спутанными колтунами, но все это было уже неважно — палач подносил факел к дровам, разбросанным вокруг основания креста с привязанной на нем Изабеллой. Быстро загорелись тонкие ветки хвороста, лежащие поверх толстых поленьев, взметнулся в чистое голубое небо сноп искр. Рабыня могла только хрипеть от страха, весь свой голос она оставила на предыдущем испытании, во время жестокой порки. До сих пор девушке казалось, что она ощущает струйки крови, стекающие по спине и впитывающиеся в ткань туники где-то на бедрах, хотя кожа на ее лопатках представляла собой сплошное месиво и вряд ли эти предположения были правдивы. Изабелла в который раз повторила себе, что это все уже сейчас неважно. Осталось еще немножко потерпеть, и она превратится в блаженное ничто, перестанет существовать, сгорит, и затем ветер развеет пепел по земле, столь любимой ею.
Уже не было сил смотреть на демонически прекрасное в своей радости лицо Алиспины Бальбы, которая, как видимый одной Изабелле надзиратель, довлела над ее страдающей душой. Наверняка Бальба считала, что рабыня заслуживала всего, происходившего с ней. «Эта душевнобольная иначе и не могла думать», — сквозь испытываемую боль усмехнулась про себя рабыня. Тонкий приятный аромат горящих веток скоро сменится противной вонью от горящей человеческой плоти — Изабелла пожалела, что не сможет зажать нос пальцами.
Рабыня все сильнее чувствовала жар от разгорающегося костра. Тем временем непрошеные мысли о Каллоне заполонили ее сознание — как первый раз увидела его, услышала властный зов; как он нуждался в ее голосе перед сном. Как поцеловал, подарив чудесные воспоминания на всю оставшуюся жизнь. Изабелла даже и не пыталась спрашивать богов о том, почему он не пришел хотя бы проститься. Чем она была для него? Только лишь вещью, дарящей покой?
В воздухе стал ощущаться запах дыма, видимо, в огонь попали листья. Рабыня начала жадно вдыхать его, надеясь потерять сознание или каким-то образом опьянеть, чтобы облегчить своему телу предстоящие страшные боли. И помогло! В голове возник шум, мысли потекли вяло, Изабелла порадовалась пришедшей так вовремя идее. Крики людей, шипение огня — все слилось в один монотонный гул, спасительного дыма стало больше, и осужденная вдохнула глубже еще раз и еще. Голова стала легкой, ей показалось, что земля перевернулась — она уже не понимала, где верх, где низ. Плавное покачивание, какое-то бормотание рядом и… тишина.
XVII
К вечеру того же дня, когда Эдвард Антоний узнал о случившемся с матерью, он подъезжал к mutatio – выкрашенному в красный цвет зданию постоялого двора, чтобы сменить лошадей и, перекусив по-быстрому, вновь отправиться в путь. Три почтовые станции встретились ему на дороге, но сенатор посчитал лишней тратой времени останавливаться там.
Пока рабы подготавливали новых лошадей для Каллона и его охраны, к сенатору подбежал учтивый трактирщик, узнавший о том, какой высокий гость посетил его заведение. Эдвард Антоний приказал пополнить запасы воды и еды и организовать небольшой ужин для себя и сопровождающих. Хотя его мысли были заняты только переживаниями о матери, он понимал, что ему и его людям необходимо подкрепиться. Когда Каллон добрался до харчевни, стол уже был накрыт. Присев, он, не желая тратить на ужин много времени, принялся за жареную куропатку вприкуску с сыром и хлебом. Покончив с едой, сенатор уже прикидывал, через сколько часов доберется до места, когда к его столу кто-то подошел.
— Хозяин, вы направляетесь в имение? А я как раз еду к вам, — Эдвард Антоний с удивлением воззрился на Валериана — немолодого вилика, управляющего имением Hortis virent, в которое и спешил сейчас сенатор. — Вот решил на пару дней раньше привезти отчет за квартал. Ваша матушка наметила большой прием во вторник, куда желает пригласить всю окрестную знать. Поэтому она хочет, чтобы я побыстрее отчитался перед вами и вернулся для помощи. Госпожа сказала, что вы очень заняты в сенате и вам не до провинциальных вечеринок, но я вижу, вы вырвались из Рима и почтите нас своим присутствием? Ах, ваша мама так обрадуется! — сложив ладони, вилик возвел глаза к потолку. Его характеру была свойственна некоторая непосредственность, но это не мешало Валериану отменно управлять хозяйством и рабами.
Эдвард Антоний тут же понял, что дело с письмом о болезни матери нечисто и, дав знак одному из охранников, чтобы тот отодвинулся дальше по лавке, кивнул вилику.
— Присаживайся, Валериан, и расскажи все по порядку. Сегодня утром гонец принес мне дурную весть. Якобы твоя госпожа, Марцелла Друза, при смерти — упала на камень головой.
— Не-ет, что вы, хозяин, — в искреннем ужасе замотал головой управляющий, — не далее как шесть часов назад я целовал ноги хозяйки на прощание, и находилась она в полном здравии. Врач уже больше недели не посещал ее покоев — не было надобности! Самочувствие у госпожи прекрасное, на зависть всем соседям!
Эдвард Антоний смерил оценивающим взглядом вилика, эмоционально размахивающего руками. У Каллона не было причин не доверять тому — управляющий служил верой и правдой, а если и воровал, то не больше того, что мог позволить себе потерять сенатор Рима. Отчетность Валериан вел без замечаний — Эдвард Антоний всегда просматривал присланные документы беглым взглядом, после чего отдавал их в руки Диогнота, тоже не находившего никаких огрехов в докладах. И к тому же служил управляющий еще со времен старшего Каллона, который прекрасно разбирался в людях.
Валериан, не поняв всей драматичности момента, пустился в подробный рассказ о делах имения, состоянии полей, подготовке к приему. Каллон краем уха слушал, но между делом раздумывал, кто и зачем мог организовать это ложное известие. Очевидно, злоумышленник хотел, чтобы Каллон отсутствовал дома в этот день. Какие он ставил цели? Обворовать его, знатного гражданина, что очень строго каралось в Риме, или были иные причины?
Забрав потерявшие свою ценность на данный момент отчеты с собой, Каллон на всякий случай отправил с Валерианом половину своей охраны и дал указание сразу же, как тот приедет в Hortis virent, навестить госпожу и немедля выслать с гонцом сообщение о ее самочувствии. А также он потребовал провести расследование — выяснить все возможное, а особенно — писал ли врач то злополучное письмо. Эдвард Антоний считал самым важным сейчас вернуться в Рим. Там что-то должно было произойти, ради чего злоумышленник так старался.
XVIII
На рассвете сенатор был еще далеко от Вечного города. Всю дорогу он прикидывал и разгадывал загадку, но так и не смог прийти к каким-то выводам. Розалия Каллона оставалась в доме под надежной охраной, поэтому с ней вряд ли бы что-то случилось. Также было возможно, что в сенате сегодня рассматривалось какое-то особенное дело, и злоумышленник хотел, чтобы он не присутствовал на заседании. Последняя версия казалась Эдварду Антонию наиболее правдоподобной.
Подъезжая к дому, Каллон не знал, чего ожидать, снаружи все выглядело спокойно. Зайдя внутрь, он увидел, что в его жилище все в порядке — рабы занимались своими делами по дому, Розалия возлежала на ложе. Она увидела, что приехал брат, и, спокойно отложив в сторону свиток, подошла к нему.
— Как дела у матери? Ты быстро приехал. Она еще жива?
— Да, все в порядке, — ответил Каллон, внимательно наблюдая за Розалией. — Как у вас дела? Случилось что-то необычное?
— Все в порядке, дорогой брат. Закончилось мое любимое масло для тела, а еще я раздумываю, через какой срок нам устроить следующий прием. Возможно, тебе удастся позвать на него больше высокопоставленных гостей, — Эдвард Антоний с облегчением вздохнул — мысли Розалии текли в обычном направлении – и устремился в свои покои, чтобы поразмыслить над произошедшим, но Розалия будто что-то вспомнила. — Ах да! Мою личную рабу поймал на воровстве сам претор. Так что в ближайшее время надо будет поискать новую и желательно с похожими навыками!