— Абсолютно верно.
— Вы с ней разговаривали на следующий день после того, как украли сейф вашей матери?
— Нет, зачем? Никто не знал, где она была в то время.
— Вы не знали, где она была?
— Нет. Наверное, она была в Калузе. Я слышала, что она вернулась в Калузу и там вышла за кого-то замуж…
— Вы не знаете, за кого она вышла замуж?
— Тогда не знала.
— Но сейчас вы это знаете?
— Правильно.
— Что посоветовала Джинни, когда вы ей позвонили?
— Я ей не звонила.
— Она уже говорила вам, что не звонила, — вмешался Мандел.
— Я это слышал, а Дейви Шид считает, что она звонила ей.
— Что вы скажете об этом, миссис Вард?
— У Дейви весьма живое воображение. Наверно, так бывает, когда спишь с кошками.
— Значит, это — неправда, когда он говорит, что вы и Мария…
— Конечно.
— Вы не были любовницами.
— Мы не были любовницами.
— Ни тогда, ни сейчас?
— Никогда.
— Но она вам позвонила, чтобы спросить, что делать…
— Она никогда не спрашивала у меня совета.
— Она звонила вам вся в слезах! Шид сказал, она хотела знать, что делать с наркотиками.
— С какими наркотиками?
— Наркотиками, которые Торренс нашел в сейфе ее матери.
— Я не знаю, о каких наркотиках вы говорите.
— Вы знали, что за два дня до смерти Уиллы в ее трейлере произошло ограбление?
— Да, я это знаю.
— Вы знали, что тогда у нее украли сейф?
— Да.
— Но вы не знали, что было в сейфе?
— Нет.
— Вы не знали, что в сейфе было два килограмма кокаина?
— Откуда я могла это знать?
— По этому поводу вам звонила Мария.
— Мария мне вообще не звонила.
— Мария позвонила, чтобы предупредить о том, что Торренсу все известно о наркотиках…
— Нет, она этого не делала.
— …Что ее мать знает насчет наркотиков…
— Послушайте, детектив…
— Мария позвонила, потому, черт побери, что она не знала, что делать. Разве это было не так? Разве не так все происходило?
— Мария мне не звонила! — твердо заявила Джинни. — Мы уже все закончили?
— Не совсем.
— А я закончила, — отрезала она.
И у них осталась только Мария Торренс.
— Давайте еще раз поговорим о той ночи, когда из холодильника утащили сейф, ладно? — предложил Кепьон.
— Конечно, — согласилась Мария.
— Зачем об этом говорить? — спросил ее адвокат.
— Чтобы прояснить некоторые вещи, — ответил Блум.
Он совсем недавно присоединился к ним, и теперь в комнате находилось трое полицейских. Три полицейских производят большее впечатление, чем два, особенно если там присутствует адвокат. Мария сидела, положив ногу на ногу и покачивая туфелькой. Блум посчитал это признаком волнения.
— Вы знаете, где была ваша мать в ту ночь? — спросил он.
— Она выступала. Вы же знаете, что она работала в цирке.
— Она вернулась в трейлер и обнаружила, что сейфа там нет? — добавил Кепьон.
— Наверно, так. Об этом я услышала на следующий день.
— Когда ваша мать сказала вам, что там был кокаин, не так ли? — добавил Де Люка.
— Я ничего не знаю о кокаине.
— Она уже несколько раз заявляла вам об этом, — вклинился Мандел. — Если вы, джентльмены, придумаете какие-нибудь новые вопросы…
— Адвокат, мы до них еще не дошли, — ответил ему Кепьон.
— Когда это будет? Мой клиент находится у вас уже…
— Адвокат, здесь никто не покушается на ее права, — заметил Де Люка.
— Я должен вам заявить: или вы предъявляете ей обвинение, или отпускаете, — сказал Мандел.
— Вам хочется, чтобы мы ее поскорее обвинили? — удивился Де Люка.
— Нет, но когда ходят вокруг да около, мне становится все понятным, — сказал Мандел. — Вы начали здесь раскручивать старые дела, потому что, черт возьми, у вас нет никаких новых данных.
— Боже, как вы безобразно выражаетесь, — отругал его Блум.
— …У вас нет ничего, что бы связывало ее с покушением на убийство Хоупа и убийством Торренса. У вас вообще ничего на нее нет. Поэтому вы придумали какую-то чушь по поводу украденного сейфа и кокаина в нем…
— Кража была зафиксирована в полицейском деле, — заметил Блум. — Если желаете, вы можете проверить эти записи в Миссури.
— А как насчет кокаина? В деле о нем тоже записано?
— Нет, но…
— Вот в этом-то и дело.
— Питер Торренс сказал мне, что в этом сейфе был кокаин, — сказал Блум.
— Мой отец — мертв, — холодно заметила Мария.
— А я нет. И он мне сказал именно это.
— Мой отец — врун, был вруном.