Я, как и все, вставала утром в 5 часов и с двумя котелками шла в столовую получать баланду из брюквы. Ела сама и кормила брата. Он с трудом глотал жижу, хныкал, отталкивал котелок, просил хлебушка. Я не могла, как раньше, лазать под проволоку и ходить на свалку на поиски продуктов. После пыток я ослабла, мои раны ныли и не давали покоя. У Эдика ножки стали рахитичными, живот от баланды из брюквы надулся. Одежда наша порвалась, и мы сильно оголодали. Монахини подхватили нас на руки и понесли к воротам. Надзирательница что-то им говорила, но они её почти не слушали.
За воротами стояла повозка, запряжённая старенькой лошадкой, и мы поехали в неизвестность. Эдик прижался ко мне и с испугом смотрел на женщин в непонятных одеждах. Одна монахиня управляла лошадью, а другая укрыла нас одеялом. Стояла глубокая осень, а мы с братом были полураздеты.
Наш «экипаж» остановился у старинного собора. Открыв большим ключом массивную дверь, монахини ввели нас в комнату, где на кровати сидела наша мама. Я заметила, что синяки и отёки на её лице прошли, глаза уже не чёрные, а зелёные, но какие-то мутные. Она посмотрела на нас, глаза её загорелись. Она протянула руки, но вдруг забилась в судорогах и упала на кровать. Монахини нажали какую-то кнопку и быстро вывели нас. Навстречу бежал доктор в белом халате. Монахини, что-то сказав ему, повели нас в другую комнату, раздели и посадили в ванну, а одежду выбросили в ведро.
После ванны нам дали чистую одежду: Эдику брючки на бретельках, рубашку, тёплую курточку, носки и ботинки, а мне — платье с длинными рукавами, тёплые трусики, ботинки. Все мои раны протёрли, намазали мазью и перевязали. А потом нас накормили манной кашей. Она была без масла, без сахара и молока, но нам казалось, что ничего вкуснее ни до, ни после войны мы не ели! Мы до блеска вылизали свои тарелки. И долго ещё потом мы с братом вспоминали эту кашу. Монахини смотрели на нас и плакали. К вечеру они отвезли нас в лагерь, положив нам в карманы немного сухарей.
Дня через три дня они снова приехали за нами. В монастыре нас сразу отвели в комнату мамы. Она быстро встала с кровати, обняла нас и расплакалась. Осмотрев меня и увидев, какие страшные незаживающие раны на мне, она снова заплакала. Монахини дали выпить ей какое-то лекарство.
Успокоившись, она рассказала, что у неё было буйное помешательство, здесь её очень хорошо лечат, несмотря на то, что она русская. В монастыре много больных разных национальностей, в том числе и немцев, особенно детей, и поэтому она старается помогать монахиням в благодарность за лечение.
Ещё несколько раз за нами приводили в монастырь. В один из таких приходов мы увидели женщину, которая разговаривала с нашей мамой по-немецки. Она подошла к нам, осмотрела Эдика, а потом меня. Особенно внимательно осмотрела мои раны. Повернувшись к маме, она что-то сказала ей, я поняла только «отдай мне». Мама отрицательно замотала головой: «Нет». Женщина снова настойчиво и быстро стала говорить, показывая на меня. Я не понимала, что она говорит, но почему-то почувствовала к ней доверие, я даже подошла поближе, чтобы лучше понять, что она говорит. Женщина обняла меня, и я прижалась к ней. Мама удивлённо глянула, помолчала и через паузу сказала: «Доченька, хочешь пойти к этой тёте жить?» Я не раздумывая ответила: «Да, хочу». Мама задумчиво посмотрела на меня и махнула рукой: «Ну, хорошо». Женщина заулыбалась, снова обняла меня. Они о чём-то с мамой поговорили.
Когда женщина ушла, мама сказала мне: «Эту женщину зовут фрау Анна, она ненадолго возьмёт тебя к себе, чтобы подлечить. Как только монашки отпустят меня, фрау Анна придёт, и ты некоторое время поживёшь у неё, подлечишься».
По требованию администрации лагеря через три дня мама вернулась в лагерь. Она рассказала, почему попала в гестапо, что там происходило, и как оказалась в монастыре.
Глава одиннадцатая
Рассказ матери
— На меня одна семья из пяти человек, живущая с нами в одном бараке, написала донос в гестапо. В доносе было написано, что я помогла скрыться сбежавшим из эшелона завербованным солдатам «русской освободительной армии». А как конкретно помогла, не было указано. По-видимому, они не знали, как я это сделала. Кроме того, они написали много неправды: будто каждый советский праздник вставала утром и кричала «Да здравствует Сталин! Ура!».