На столе была такая вкусная еда, что у меня кружилась голова. Мне налили суп, который я быстро выхлебала, потом поставили тарелку с кашей и маленьким кусочком мяса. Их я тоже быстро съела и снова посмотрела на стол, но Анна сказала, что мне нельзя много есть, иначе я заболею.
После ужина Ганс повёл меня в сад. От сытного ужина я совсем осоловела и еле тащилась за ним. Ганс взял меня на руки, отнёс в спальню, переодел в ночную рубашку и уложил в постель. Я тут же уснула.
Проснулась я как обычно рано: надо бежать в столовую за едой. Оглядевшись, я вспомнила, где нахожусь. Подошла к окну, но на улице было темно, ничего не видно. Осматривать комнату постеснялась. Снова легла в постель, но не спалось. Захотела в туалет, но не знала куда пойти. Сидела на кровати и терпела. Услышав шаги, очень обрадовалась. Вошла служанка. Я спросила, где туалет. Она вытащила из-под кровати горшок, но я стеснялась при ней садиться на горшок. Служанка всё поняла и, взяв меня за руку, повела на нижний этаж и показала туалет. Когда я вернулась в спальню, служанка меня снова уложила в кровать, и я крепко уснула.
Утром после завтрака мы с фрау Анной отправились в больницу к знакомому доктору. Осмотрев мои раны, он воскликнул: «O, mein gott! (о, мой бог!)» и сказал, что мне необходимо сделать небольшую операцию. Отвёл меня в операционную, осмотрел и, сделав обезболивающий укол, зашил рану на голове, на правом мизинце, где был вырван ноготь, и на правом глазу. Перевязав все раны, посадил меня в кресло на колёсиках и отвёз в приёмную комнату, поручив фрау Анне посидеть в течение часа около меня, чтобы я не трогала бинты. Мне дали какой-то напиток, и я вскоре уснула.
Проснулась я уже на операционном столе. Врач обрабатывал ожоги на груди, затем наложил какую-то мазь. На машине скорой помощи нас с Анной отвезли обратно в её дом. Анна сама отвела меня в мою комнату, принесла еду, сама с ложки накормила, дала выпить напиток, и я уснула. Время от времени я просыпалась, видела сидящих около меня то Анну, то Ганса. Оказалось, я проспала более суток.
Проснувшись, я почувствовала себя обновленной. Впервые за последние три месяца не было сильнейших болей, которые не давали мне покоя. Передо мной сидел Ганс и улыбался. Он позвал служанку, попросил её одеть меня, так как я вся была перевязана, и осторожно повёл в столовую, где уже находилась фрау Анна. Она рассказала, что доктор — её родственник. С риском для себя он обещал помочь мне, но не мог оставить меня в больнице, так как я русская пленная, и кто-нибудь из персонала мог сообщить об этом в гестапо, но обещал навещать меня. С тех пор действительно приходил часто, делал перевязки и удивлялся, как стойко я терплю боль. Но я такое пережила за последние три месяца, что боль при обдирании бинтов была для меня как укус комара!
Через неделю фрау Анна решила сходить со мной в лагерь, чтобы моя мама не беспокоилась обо мне. Она надела на меня красивое платье, туфли с носочками в тон платья, пальто и шапочку с помпоном и взяла сумку, наполненную продуктами и одеждой. Придя в лагерь, мы вначале зашли в кабинет надзирательницы. Фрау Анна поговорила с ней и вручила какой-то увесистый пакет. Надзирательница, принимая пакет, заулыбалась и вышла. Через несколько минут она привела мою маму и удалилась.
Мама кинулась ко мне, осмотрела и ощупала всю. Только потом она подошла к фрау Анне, обняла её. «Спасибо, спасибо!» — произнесла мама. У фрау Анны появились слёзы на глазах. Она отвернулась, вытерла слёзы платком и рассказала, как идёт лечение, чем я питаюсь, и о нашей дружбе с Гансом. У мамы тоже появились слёзы. Они разговаривали, а мне хотелось скорей вернуться в дом Анны. Кроме того, я боялась, что меня могут оставить в лагере, и я заторопила Анну: «Пойдём домой!» Мама удивилась: «Ты сказала домой? Значит тебе там действительно хорошо». В этот момент зашла надзирательница и объявила, что пора уходить. Я взяла за руку фрау Анну и потащила её к воротам.
Когда я оглянулась, мама плакала. Я помахала ей рукой. Таким же образом мы приходили ещё несколько раз.
Прошло два месяца. Моей маме уже не доверили работу с документами и вернули её на завод. Мои раны заживали, волосы отрасли. Я даже повеселела. Но при последнем посещении случилась неприятность. Когда мы вошли в кабинет надзирательницы, она почему-то занервничала, быстро вышла и через несколько минут появилась в сопровождении прихрамывающего высокого человека в военной форме с моноклем в глазу. В руках он держал стек и нервно постукивал им по сапогам. Я вздрогнула, потому что этот человек напомнил мне Рауля, и поняла, что ничего хорошего от него ждать нельзя.