И все же была одна вещь, для которой им нужны были мужчины:
Козы.
Учение бессмертной Айюры запрещало сестрам прикасаться к мужскому половому органу, даже к животным. Поэтому раз в год в наше священное женское пространство допускался фермер, чтобы кастрировать новорожденных козлят. В течение первых одиннадцати лет моего пребывания в монастыре это был старый подслеповатый мистер Портер с его твердыми руками и ножом с дубовой рукоятью. Но боги призвали мистера Портера, и на следующий год вместо него пришел Адан. Красивый, золотоволосый Адан, которого животные прозвали «Мальчик, который сияет, как солнечный свет».
Теперь мой живот сжимается от тоски, но все, что я могу сделать, ― это выловить из травы связанными руками ракушку, которую он мне дал, и прижать ее к груди.
— Я покажу тебе море, Сабина.
Другой голос проникает в мою голову, но уже здесь и сейчас. Крошечный коричневый мышонок выглядывает из травы у моих ног.
Еда?
Его любопытная мордочка рассеивает мое разочарование. Я не могу не улыбнуться.
Для тебя? ― Говорю я ему. ― Я с радостью поделюсь.
Подогнув под себя ноги, мне удается опуститься на землю и отщипнуть кусочек кроличьего мяса, хотя веревка Вульфа, конечно, не облегчает задачу. Нос мышонка быстро шевелится, когда она подбегает ближе.
― Что ты делаешь? ― Окрик Вульфа с другой стороны костра заставляет меня подпрыгнуть ― я думала, он спит.
― Тут мышь, ― холодно отвечаю я.
― Я знаю, что это чертова мышь. Я слышал, как она шуршала в траве десять минут назад. Что ты делаешь?
Один его глаз открыт и смотрит на меня с подозрением, словно кормление мыши ― это часть грандиозного плана побега.
Не желая тратить на Вульфа ни секунды своего времени, я поворачиваюсь к мышонку с улыбкой, предназначенной только для него. Более мягким голосом я бормочу:
― Он голоден.
Мышонок приближается к моей руке, шевеля усами, и с радостью принимает кусочек мяса, делая из моей ладони обеденный стол.
Вульф долго молчит, но я чувствую, как его глаза изучают меня. Его энергия пожирает воздух вокруг нас так же уверенно, как огонь пожирает дрова.
― Никогда не видел мышь, которую не хотелось бы растоптать? ― бормочу я жестким тоном. ― Я не удивлена, что у тебя никогда не было домашнего животного. Да и вообще, держу пари, никого, чтобы любить.
Он меняет свое положение, сжимая руки крепче.
― Я пытаюсь понять, чего ты хочешь добиться, кормя гребаную мышь.
С моих губ срывается вздох. Я ищу слова для Вульфа, но, повернувшись к нему, с удивлением вижу, что его настороженность исчезла. Вместо этого он выглядит просто очарованным, даже ошеломленным тем, что я делаю.
Что-то в этом взгляде смягчает мой гнев.
Глубоко вздохнув, я объясняю:
― Это не всегда связано с личной выгодой. Все существа, даже мышь, заслуживают того, чтобы о них заботились.
Судя по его насупленным бровям, это понятие для него совершенно чуждо. В его голосе звучит вызов:
― Даже дикая кошка, которая съест эту мышь сегодня вечером?
― Да, даже дикая кошка.
Его челюсть на мгновение напрягается, а затем он говорит осторожным тоном, которого я раньше не слышала:
― А я? Ты знаешь, о чем я думаю?
Из-под темного полога леса доносится крик совы, которую не видно среди деревьев.
Я закатываю глаза.
― Мой дар действует только на животных. А ты ― человек.
Его глаза пожирают меня, когда он говорит опасно низким голосом, словно предупреждая:
― Нет, маленькая фиалка. Я ― волк.
По мне пробегает дрожь, пугая мышонка настолько, что он убегает. Ночная тьма кажется осязаемой, тяжелой. Костер горит слабо, посылая искры к звездам над головой. Внезапно я не могу смотреть на Вульфа без ощущения, что он чувствует каждую эмоцию в моем теле.
Я отползаю от него, сворачиваюсь калачиком в траве, используя свои связанные руки в качестве подушки. Сердце колотится.
Спит ли он?
Или не спит всю ночь, охраняя меня? Следит за мной? Стережет меня?
Сова снова кричит, словно посылает предупреждение всему лесу. Над головой шумят облака, ветер затягивает ими звезды.
Когда я вижу сны, мне снятся волки.
Утром тень Вульфа заслоняет нежное утреннее солнце.
Мое сердце пускается в галоп, и я держу глаза закрытыми, боясь показать, что проснулась.
Он стоит надо мной. Почему он стоит надо мной?
Ветерок шевелит подол моей одолженной рубашки, и меня осеняет, что, пока я ворочалась ночью, его рубашка задралась мне на бедра. Мои голые ноги и изгиб задницы выставлены на всеобщее обозрение. Со связанными запястьями и лодыжками я, должно быть, выгляжу для него как свинья, приготовленная для пиршества.