Звонившей оказалась молодая женщина, которую я не вполне разглядел сперва - фонарь у входа светит отвратительно, особенно зимой, а она куталась в шубку - котиковую, машинально отметил я, дамочка при деньгах, - голову ее украшала шляпка, низко надвинутая на лоб. Шубка была запахнута, но не застегнута, шляпа не была теплой и женщина не выглядела озябшей. Машина, должно, привезла именно ее.
Тихим глуховатым голосом женщина по-русски осведомилась, можно ли видеть господина Травина. Получив ответ, что господин Травин перед нею, она сказала, что хотела бы обратиться ко мне за моими профессиональными советами.
Пригласив посетительницу пройти, я был приятно удивлен ее манерами - как-то ей удавалось двигаться в моей тесной прихожей так ловко, что та даже не казалась тесной. Из ботиков показались изящные, но не слишком броские туфельки, сами ботики аккуратнейшим образом встали под вешалкой, дама с милой, чуть смущенной улыбкой поблагодарила меня за помощь с ее шубкой.
Лицом она, как я смог увидеть, была светла и чиста, и из-под темной шляпки выбивались золотистые волосы. Черты лица, мягкие и правильные, с высокими, но не острыми скулами, были тем не менее очень определенными, четко очерченные чувственные губы плотно сжаты, а большие светлые глаза смотрели прямо и внимательно. И все же что-то упорно мешало мне сразу признать в ней русскую.
Одета она была в черное закрытое платье с рукавами, плотного шелка с шерстью, которое украшала лишь длинная нить крупного жемчуга и браслет с таким же жемчугом.
- Я хочу просить вашей помощи… - услышал я, когда посетительница уже опустилась на предложенный ей стул в моем кабинете. Держалась она несколько скованно, напоминая голубя, ступающего по мокрому песку. На беду, в этот миг позвала маменька, которой требовалось принести ее вязание - я-то знаю, что она просто страх как любопытна касательно всех особ женского пола, которые посещают меня, - и я, извинившись, почти выскочил из кабинета.
Отбившись от маменьки, я тотчас вернулся в кабинет - и нашел там разительную перемену. Посетительница моя сидела теперь прямо и держалась уверенно, шляпка ее лежала на подлокотнике, а пальцы были переплетены между собой. Словно это я у нее, а не она у меня была в гостях.
Итак, собирался было начать я, но женщина опередила меня. Бросив короткий взгляд куда-то на стену, она твердо произнесла:
- Я хочу просить вашей помощи в том, чтобы обелить мое доброе имя. Я Дорота Браницкая.
Комментарий к 5. Явление Лилит
*- звезда, от фр. étoile
** - искаж. от лат. Is fecit cui prodest - сделал тот, кому выгодно
========== Междуглавие 5 - От боя до боя часов ==========
Рубленое, со словно вжатым в переносицу носом лицо человека, сидящего перед ней, не предполагает никаких душевных движений с его стороны. Как бы ни пытался он казаться дружелюбным. И все же ему можно довериться в рамках того, для чего она пришла - за уплаченный гонорар такие люди делают все и честно.
В И. он, помнится, приходил раз в месяц по субботам, пил чай в гостиной и беседовал с отцом и матерью, красный шелковый абажур с бахромой, с медными листами и цветами на ободке бросал на его бледное лицо нежный отсвет, делавший его почти живым. Гость пил чай из фарфоровых чашек в форме колонн, каждый раз поднимая чашку ко рту, задерживал ее в руке, внимательно и почти любовно разглядывая тонкий золотой узор. Но еще внимательнее вглядывался гость в мать и потом в подрастающего Тасю - которого, очевидно считал возможным наследником дел их с братом деда-ссыльного.
Они же с Тасей только досадовали про себя за бездарно потраченный кусок драгоценной свободы - ее от института, в младших классах особо прилежным еще полагались воскресные отпуска, а брата от гимназии.
Мать же злобно курила, стряхивая пепел с черепахового мундштука в рогатую пеструю раковину, которую подарил родителям какой-то знакомец-моряк, и мрачно молчала.
- Мне нужно больше узнать о вас, чтобы смочь оказать вам помощь. Кстати, если память не изменяет мне, в И. я вас встречал под другой фамилией, - услышала она. Ожидаемо. Орлова стала Браницкой - не в память ли деда, ссыльного, неблагонадежного деда? Не в него ли она… такая. Преступница.
- Это было требование моего дяди, отказаться от его фамилии.
Ее дядю, полковника Орлова, этот человек должен по крайности знать, а скорее всего - знать хорошо. И даже можно поговорить об этом, разве не стремятся все они, все, выплеснутые пеной дней куда-то прочь из своего привычья, хотя бы воспоминаниями уцепиться за прежнее?
- Я приехала в Харбин вместе с господином Севастьяновым и его дочерью, я приготавливала ее в университет.
- По каким предметам, разрешите узнать?
- Языки, немного музыка.
…Лизочка Севастьянова, хорошенькая, со вздернутым курносым носиком и ясными как эмаль голубыми глазками, милая как пушистый котенок. Вздернутый носик достался ей от отца, только у того нос торчал из недр густых усов, переходящих в небольшие старомодные бакенбарды. Ей, помнится, казалось, что эти бакенбарды делают его похожим на английского моряка из книг Жюля Верна - впрочем, возможно господин Севастьянов, второгильдейный купец, и сам полагал так же. И как тошноворно воняло от этих усов табаком, когда он однажды вошел вслед за нею в купе и рывком повернув к себе, усами и губами закрыл ей рот… “Разве тебе хочется, чтобы первым был грязный бандит, или большевик, или солдат? Ей-богу, я лучше. И я еще не так стар”.
Кажется, она не удержала гримасу отвращения, и сыщик, как раз спрашивающий ее о дяде, чуть приподнял бровь.
Пусть его! Дяде господин Севастьянов успел рассказать о ней - о том, как за сто пятьдесят верст от Харбина их паровоз был реквизирован чешскими легионерами, как застыли вагоны, лишенные головы, как ругались и плакали остающиеся в холодной Манчжурии люди. И как она от отчаяния, чтобы только не оставаться наедине с этими жесткими злыми руками, с этими отвратительно смердящими усами, попросилась поехать вместе с чехами - и была взята в их эшелон прачкой и кухаркой.
Разумеется, никто не поверит, что солдаты из Чехословацкого корпуса оказались благороднее купца второй гильдии и за весь путь не позволили себе с нею ничего фривольного. Разумеется, в глазах ее дяди да и в глазах любого из самцов она получалась теперь падшей женщиной. Вот и этот - смотрит как на диковинное животное, с которым непонятно хорошенько, как следует обращаться.
И вместо Дарьи Орловой появилась Дорота Браницкая. В прошлом остались институт, и зимняя горка, сбегающая к реке по ее высокому берегу, ледяная горка, по которой весело летелось вперед, в прошлом пасхальные гуляния, в прошлом отцовская ладонь, тепло и надежно сжимавшая его ручку, когда они прокладывали путь в ярморочной толчее, хихикая как заговорщики.
…А сыщик продолжает спрашивать. Его вопросы - точные, правильные и какие-то плоские. Если бы он в самом деле должен был помочь ей, вряд ли этим он бы ей помог. Но на вопросы нужно отвечать. И так хорошо он ее посадил - прямо перед глазами синяя монгольская палатка и желтая степь, и двурогая гора. Желтая степь и двурогая гора, которых она никогда не видела. Смотря на них, можно говорить и о Босвелле, имя которого уже почти ничего не вызывает в ее душе, и об Анджее Гижицком, и об его брате. Вполне натурально можно изумиться тому, что сыщику об этом известно. Вполне натурально можно побыть глупой женщиной, которую из клиентки легко сделать допрашиваемой.
- А как вы относитесь к Паку Чханъи?
Она чуть улыбается, отводит взгляд, затягивается так вовремя раскуренной папироской.
- Я его ненавижу.
Говорит это и снова ощущает на себе жесткие руки и губы, тяжесть горячего мускулистого тела в долгих, непривычно внимательных ласках. Она готовилась отсмотреть в потолок все те короткие минуты, в которые мужчина утоляет свою похоть, после чего откидывается и засыпает. Она успела к этому приучиться. Господин Севастьянов, верно, считает, что мужчин у нее было много больше, но и без мнения господина Севастьянова их количество превышает допустимое для так называемой приличной женщины.