Но все они поддержали кандидатуру Сикоси Цики. А стало быть, они с Яном Клейном продолжат осуществление плана.
- Сикоси Цики выезжает через три дня, - сказал Ян Клейн. - Коноваленко готов принять его. Он летит через Амстердам в Копенгаген, с замбийским паспортом. А затем на пароме переправится в Швецию.
Франц Малан кивнул. Теперь его очередь. Он достал из портфеля несколько больших черно-белых фотографий и карту. Фотографии он сделал сам и проявил в лаборатории, оборудованной у него дома, а карту скопировал на работе, когда никто не видел.
- Пятница, двенадцатого июня, - начал он. - Местная полиция предполагает как минимум сорок тысяч участников. Многое говорит за то, что для нас это вполне удобный случай нанести удар. Во-первых, с южной стороны к стадиону примыкает холм, Сигналхилл. Расстояние до трибуны оратора составит около семисот метров. Холм не застроен, но по южному склону к вершине ведет проезжая дорога. Таким образом, Сикоси Цики легко доберется до вершины и так же легко уедет оттуда. При необходимости он может спрятаться наверху, а потом спуститься вниз и смешаться с черными в возникшей сумятице.
Ян Клейн внимательно рассматривал фотографии, ожидая продолжения.
- Мой второй аргумент таков, - сказал Франц Малан. - Операция будет проведена в самом сердце английской части нашей страны. Африканцы - народ примитивный. Они наверняка сразу решат, что покушение осуществил кто-то из Капстада. И вся их ярость обратится на тех, кто живет в городе. Вот тогда либеральные англичане, которые благоволят чернокожим, поневоле поймут, что их ждет, когда черные придут к власти. И тем легче нам будет вызвать ответную реакцию.
Ян Клейн кивнул. Он подумал о том же и быстро взвесил все, что сказал Малан. Ведь по опыту он знал, что любой план имеет те или иные слабости.
- Что говорит «против»? - спросил он.
- Пока я ничего не нашел, - ответил Франц Малан.
- Но слабое место наверняка есть. И пока мы его не обнаружим, решение принимать нельзя.
- В этом смысле мне приходит в голову только одно, - помолчав, сказал Франц Малан. - Что Сикоси Цики промажет.
Ян Клейн вздрогнул:
- Он не промажет. Я выбираю людей, которые метко попадают в цель.
- И все-таки семьсот метров - расстояние большое. Внезапный порыв ветра, непроизвольное движение руки. Солнечный блик, который вообще невозможно предсказать. А в результате пуля отклонится от нужной траектории. И попадет в другого.
- Это исключено, - сказал Ян Клейн.
Франц Малан подумал, что слабое место в этом плане им, скорее всего, выявить не удастся. Зато он обнаружил слабое место у Яна Клейна. Исчерпав рациональные аргументы, тот попросту возвращался к исходному пункту и объявлял, что ошибка исключена.
Но вслух Малан ничего не сказал.
Слуга подал чай. Затем они еще раз прошлись по всему плану. Проверили каждую деталь, записали все вопросы, на которые нужно найти ответ, и только в четвертом часу решили, что сегодня дальше уже не двинутся.
- До двенадцатого июня остается чуть больше месяца, - сказал Ян Клейн. - А значит, время для принятия решения у нас ограничено. В следующую пятницу мы должны решить, проводить операцию в Капстаде или нет. До тех пор необходимо все взвесить, найти ответ на все вопросы. Встречаемся здесь утром пятнадцатого мая. В двенадцать часов я соберу весь Комитет. На этой неделе каждый из нас двоих еще раз сверит план, поищет трещины и слабости. Сильные его стороны, аргументы «за» мы уже знаем. Теперь надо отыскать аргументы «против».
Франц Малан кивнул. Возразить было нечего.
Они попрощались и один за другим, с промежутком в десять минут, покинули Хамманскрааль.
Ян Клейн направился прямиком в Безёйденхаут-Парк.
Миранда Нкойи смотрела на свою дочь. Девушка сидела на полу, устремив взгляд в пространство. Но Миранда заметила, что взгляд у нее не пустой, а видящий. Когда Миранда смотрела на дочь, на нее порой находило наваждение: казалось, она видит свою мать. Вот такой же юной, семнадцатилетней, была Матильда, когда родила ее. А теперь ее собственная дочь в том же возрасте.
Что она там видит? - думала Миранда. Иной раз у нее мурашки бежали по спине, потому что в дочери проступали черты отца. Особенно этот взгляд, полный мрачной сосредоточенности, хотя перед ней был один лишь воздух. Внутреннее зрение, непостижимое для других.
- Матильда, - негромко сказала она, словно стараясь мягко вернуть дочь в то пространство, где находилась сама.
Девушка мгновенно вышла из задумчивости и посмотрела ей прямо в глаза.
- Я знаю, скоро приедет мой отец, - сказала она. - А поскольку ты не разрешаешь мне ненавидеть его, когда он здесь, я делаю это, пока жду. Ты можешь назначить время. Но никогда не отнимешь у меня ненависть.
Миранде хотелось крикнуть, что она понимает чувства дочери и разделяет их. Но она не могла открыть рот. Она была такая же, как ее мать, старшая Матильда, которая умерла от горя, от неизбывного унизительного сознания, что в собственной стране ей нельзя жить полноценной жизнью. Миранда понимала, что и сама живет в унижении, в безмолвном отчаянии, за которое могла отомстить только одним способом - постоянно предавая отца своей дочери.
Скоро, думала она. Скоро я расскажу Матильде, что ее мать сохранила еще кой-какие жизненные силы. Обязательно расскажу, чтобы снова завоевать ее, показать, что между нами еще нет пропасти.
Матильда была членом тайной молодежной организации АНК. Активно сотрудничала там и уже выполнила ряд важных поручений. Несколько раз ее задерживала полиция. И Миранда жила в вечном страхе, что дочку ранят или убьют. Видя, как поющие, многолюдные погребальные процессии африканцев несут на кладбище гробы, она каждый раз молила всех богов, в каких верила, пощадить ее дочь. Обращалась к христианскому Богу, к духам предков, к своей покойной матери, к сонгоме, о которой так часто говорил ее отец. Но никогда не была уверена, что эти боги вправду ее слышат. Молитвы приносили облегчение лишь потому, что утомляли ее.
Миранда понимала душевный разлад и отчаяние дочери, оттого что отец у нее бур, оттого что ее зачал враг. Ведь ей словно бы еще при рождении нанесли смертельную рану.
И все же она знала, что мать не способна сожалеть о своем ребенке. Тогда, семнадцать лет назад, она любила Яна Клейна так же мало, как и сейчас. Матильда была зачата в покорности и страхе. Постель, в которой они лежали, казалось, парила в пустынной, безвоздушной вселенной. И позднее Миранда не сумела победить свою покорность. Она ждала ребенка, у которого был отец, и этот отец устроил ее жизнь, предоставил дом в Безёйденхауте, давал деньги на жизнь. С самого начала она твердо решила больше не заводить от него детей. Если иначе нельзя, пусть Матильда останется единственным ее потомком, хотя при мысли об этом африканское сердце Миранды обливалось слезами. Ян Клейн никогда прямо не говорил, что хочет еще детей, и сколько бы он ни жаждал от нее участия в любви, это были пустые надежды. Она позволяла ему приходить по ночам и могла все это выдержать, потому что научилась мстить, предавая его.
Она смотрела на дочь, которая вновь погрузилась в тот мир, куда ее матери доступа не было. Миранда видела, что дочь унаследовала ее красоту. Единственное отличие - более светлая кожа. И порой у нее мелькала мысль: интересно, что бы сказал Ян Клейн, если б узнал, что больше всего на свете его дочери хочется быть совсем черной.
Моя дочь тоже предает его, думала Миранда. Но наше предательство не зло. Это спасительная соломинка, за которую мы цепляемся теперь, когда ЮАР охвачена пожаром. Все зло целиком на его стороне. И однажды оно уничтожит его. Свобода, которую мы обретем, будет не просто бюллетенем для голосования, прежде всего это будет освобождение от внутренних оков, которые держат нас в рабстве.