Он рассмеялся над нелепостью того, что она назвала его жестким. Что бы она подумала, если бы знала, каким безжалостным надсмотрщиком он был обычно!
– Как ты думаешь, сколько еще я тебе понадоблюсь? – Спросила она.
– Не так уж много дней. Три или четыре, возможно.
Настала ее очередь впасть в депрессивную задумчивость. Она встрепенулась, чтобы сказать, – не хочешь ли ты использовать меня в другой картине?
Он нахмурился—почти нахмурился.
– Нет, конечно, – сказал он. – Я … то есть я уже достаточно нагрузил тебя.
– Ты сказал так, как будто собирался сказать, что я достаточно навязалась тебе, – упрекнула она с видом обиженного подозрения, которое, возможно, было немного преувеличено.
– Над чем ты смеешься?
– Я? – Воскликнула она с самым невинным видом. – Мне хочется чего угодно, только не смеяться.
Он затих. – Ну, если ты не смеялась, то должна была смеяться.
Она несколько разочаровала его, отказавшись проглотить наживку. Вместо того, чтобы спросить, почему, она вернулась к своей первоначальной точке зрения.
– Тебе не кажется, что картинки с изображенными на них фигурами, особенно женщинами, более интересны, чем просто трава, листья и прочее?
– Несомненно.
– Тогда тебе нужна какая-нибудь модель. Почему не я? Разве я не справилась?
– Действительно, ты справилась. Но я найду модель, с которой не так интересно разговаривать—ту, которая не требует такой высокой оплаты. Время – самая ценная вещь в мире.
– Не для меня. Мое время очень дешево, – вздохнула она. – Я не знаю, что я буду делать, когда ты закончишь, – печально сказала она. – Раньше я всегда была беспокойной. Теперь я вижу, что была права, думая, что это потому, что мне нечего было делать – что-то полезное.
Тема разговора оборвалась. Хотя он был так же неопытен в отношениях с женщинами, как и любой другой сильный мужчина, у него была интуиция, которая более чем заменяла анализ. И было что—то в ее растущей склонности к мечтательности, что заставляло его беспокоиться, что заставляло его задаваться вопросом, не замышляет ли этот праздный ребенок какой-то новый способ украсть больше времени из его карьеры.
– Ее остановят, если это так, – сказал он себе. Но он продолжал испытывать угрызения совести. Она была хитра, эта невинная девушка; она всегда заставала его врасплох.
В его работе наступил такой этап, когда уже не имело особого значения, есть у него модель или нет. Тем не менее, он позволил ей продолжать приходить в то время как он разрабатывал, как лучше всего осуществить расставание. Он был уверен, что она просто использует его, чтобы коротать часы досуга, которые в противном случае наскучили бы ей; и все же вежливость требовала, чтобы, избавляясь от нее, он проявлял к ней уважение. В конце концов, она была для него самой ценной, помогла ему сделать то, что, как он надеялся, будет считаться лучшей картиной, которую он когда-либо создавал. – Никогда больше! – Торжественно поклялся он. – Никогда больше я не буду работать с кем-то, с кем не смогу расплатиться и уволить. Бесплатная рабочая сила-самая дорогая. Что-то дармовое снимает рубашку с твоей спины, когда ты приходишь платить.
Она позировала в своем каноэ, далеко от берега. Он трудился над эффектом светящейся тени, которая лучше проявила бы поэзию, которую он пытался вложить в выражение ее лица. Легкий звук заставил его взглянуть на другой берег озера. Примерно в двухстах ярдах от него, в маленькой бухте, в том месте, где его модель стояла к ним спиной, двое молодых людей стояли и смотрели на нее. Выражение их лиц, их тел делало их живой картиной фразы: “Приросшие к месту”. На первый взгляд его возмутила их дерзость; но тут же пришло предчувствие, что вот-вот произойдет что-то из ряда вон выходящее. Быстро на интуицию последовала ее реализация. Один из молодых людей—тот, что пониже, гораздо ниже ростом—закричал голосом, полным гневного изумления:
– Беатрис!
Этот крик подействовал на модель Роджера, как выстрел из пистолета, который он так настойчиво предлагал. Она оглянулась через плечо и потеряла равновесие. Ее руки дико взметнулись вверх; с криком ужаса она самым нелюбезным образом скатилась в воду. Ее летящие каблуки дали опрокинутому каноэ такой удар, что оно скользнуло и подпрыгнуло в дюжине ярдов от них. Роджер, не теряя времени, изумился внезапной и нелепой трансформации безмятежного спокойствия этой сцены. Девушка опустила голову; ее возбужденные каблуки были не просто нелепыми, они были сигналом опасности. Он бросил палитру и кисть, бросился на мелководье и быстро зашагал туда, где Рикс пыталась привести себя в порядок. Вскоре он подошел, протянул руку, схватил ее за плечо и поднял ее правый бок. Она плескалась, брызгалась и задыхалась, прижимаясь к нему, он держал ее в своих объятиях. Невозможно было бы узнать в этой потрепанной и струящейся фигуре прелестную и очаровательную модель, которую он видел две минуты назад. И все же было очевидно, что для Роджера в этом было еще больше очарования, чем раньше. Он крепко держал ее и выказывал взволнованную радость по поводу ее безопасности, несоизмеримую с опасностью, в которой она находилась.