— Пусть тебе будет стыдно! — обратился он к Гадацци.
— Как ты мог до такой низости опуститься? Напрасно ты думаешь, что твои дела никому не известны! Помнишь, когда ты сторожем работал? Поймали же тебя с целым возом кукурузы… Забыл? А теперь решил с женщиной сразиться? Не выйдет!..
Бимболат не хотел шума. Но шум все-таки получился. Со всей улицы стали собираться люди. Соседи осуждающе глядели на Гадацци.
Гадацци себя чувствовал так, как будто попал в ловушку, откуда ему не выбраться. Он даже не попытался оправдаться, не возразил ни единым словом. Он знал, что на него все набросятся.
В это время на улице послышался стук колес. Гажмат выбежал и остановил какого-то мальчика, погонявшего лошадей, и завернул арбу во двор Гадацци. Люди будто бы ждали этого момента, все кинулись грузить камыш.
На второй день у нас был жиу. Жиу — это вроде воскресника. Издавна у осетин водится такая традиция. Если в селении кому-то нужна в чем-то большая помощь — построить дом, сплести плетень или еще какое дело, с которым хозяину одному не управиться, — то собираются всей улицей или даже всем селом и безвозмездно помогают. Вечером Гажмат обошел соседей, а утром — каждый со своими вилами — они уже были у нас. К вечеру крыша была готова. Когда бы мы сами-то управились… Спасибо нашим соседям!
Хорошо, что починили крышу. Раньше между черепицами проникал свет, а теперь на чердаке совсем темно. Все закрыто камышом.
Дзыцца попросила достать с чердака ветку чабреца — это пахучая травка, которую кладут в пироги. Она и араку достала из тайника, целых два графина отлила. И желтую курицу сейчас зарежем. Куриный желудочек я никому не уступлю. Я очень его люблю. Наверно, и голова мне достанется, девчонкам ее не положено есть. А вот крылышки, шейку, ножки, печень — это они съедят.
— Где ты? Давай скорее!
Дзыцца стоит в коридоре, отставив руки, вымазанные тестом.
— Пироги печь надо. Если сейчас не сделаю, потом времени не будет. Уже пора и к Жамират идти!
Жамират сегодня выходит замуж. Поэтому такая суета в доме.
Я дернул из пучка ветку чабреца — и все листья осыпались. Пришлось снова, теперь уже осторожно, оторвать несколько веток.
Дзыцца удивилась:
— Да ты, кажется, все, что было, притащил!
В печке весело пылают поленья. Я сам привез эти дрова. Каждое полено мне здесь знакомо. Вот этот сук я там-то срубил. А вот эту сухую валежину в том-то месте нашел… Гляжу, как дружно горят мои дрова, а перед глазами лес, лесная дорога, арба… Много трудов пришлось мне положить, пока я заготовил эти дрова. Может, поэтому так и слежу, чтобы их зря не жгли. Когда Дунетхан слишком много дров положит в печку, я уже кричу, что она дрова не бережет.
Огонь трещит. Уалибахи пекутся в духовке. Мы еще в дом не перешли, готовим в летней кухне. Правда, к вечеру здесь уже холодно, к тому же и окна разбиты, и щели в полу. Отовсюду дует, поэтому мы жмемся к печке. Возле очага у нас у каждого свое место: Дунетхан и Бади занимают местечко получше, поближе к огню. Пускай им будет теплее. И опять думаю: не зря дрова-то возил летом. Вот и пироги для Жамират на этих дровах пекутся.
Сваты от Гажмата ходили к Жамират несколько раз. Я уж думал, что ничего не получится. Но вот в то воскресенье помолвка все-таки состоялась. И сразу все село об этом узнало.
Я, правда, как услышал об этом, огорчился. Будто Жамират в чем-то обманула меня, что она теперь уже не будет со мной так мягка и приветлива, что и с Дзыцца она уж не будет дружить и что вообще она больше к нам не придет… Я считал, что в нашем селе нет парней, достойных Жамират. Мне хотелось, чтобы она вышла замуж за какого-нибудь моего родственника. Эх, если бы у меня был старший брат! Дзыцца уговорила бы ее, и она бы стала нашей.
Но что делать! Это только мечты. Не то что в одной семье — даже на одной улице жить не придется. Гажмат, конечно, хороший человек, не зря же она его выбрала. Но Жамират все равно лучше.
Теперь ее уже окружили женщины, соседки Гажмата. И, как в таких случаях бывает, разглядывают ее без стеснения, будто она кукла какая-то, а не живой человек.
А невеста теперь молчит, как немая, даже и не подумаешь, что она вообще может разговаривать. Таков обычай. Что бы ей ни говорили, она должна молчать. Жамират, бедная, и без того стеснительна. Наверно, стоит, потупив голову, и выслушивает все, что болтают эти острые на язык женщины, все их шутки… Шутки эти обычно добрые, но бывают такие, что могут задеть. Но Жамират никому не смеет ответить.
Во дворе Жамират во всю длину поставлены столы. Во главе стола сидит Шахмаржа. Он всегда занимает это место и на пирах, и на свадьбах, и на поминках. Перед ним стоит блюдо с мясом, пироги, шашлык… И тут же самое почетное угощенье — бычья шея и бычья голова. Но до них никто не дотрагивается. Можно подумать, что все это только для вида поставлено. Будь я на месте Шахмаржа, я бы не мог так спокойно смотреть на эти кушанья. Я всегда удивляюсь выдержке Шахмаржа. Каждый раз перед ним ставят столько яств, а он будто даже и не замечает их. Наверно, старейшины наши ведут себя так сдержанно для того, чтобы и молодые учились у них и подражали им.