— Где она паслась? — спрашивает дядя Алмахшит. — Это не там, где азалии? Проклятый кустарник! Разве можно туда гонять коз? Несите скорей сыворотку!
Дзыцца вынесла полную чашку. Алмахшит разжал челюсти козе и влил ей сыворотку в рот.
— Верное лекарство! — сказал дядя. — Поправится. Теперь и близко не подойдет к тем кустам.
Дядя Алмахшит и Дзыцца были заняты козой, а она уже и на ноги встала, только дрожала. Обо мне забыли, никто не спросил о конфетах. Спасибо бедной козе! Дунетхан, присев на корточки, гладила ей лоб, Бади — спину.
— А завтра к нам машина приедет! — радостно сообщила Дунетхан.
— Ну и что? — ответил я с безразличным видом, будто это никакая не новость. Самому же очень хотелось узнать.
— А вот и приедет, вот и приедет! — глазенки у маленькой Бади заблестели. — Она доски привезет! Дядя Алмахшит будет пол в коридоре менять.
Это была новость так новость! Дядя Алмахшит давно обещал настелить новый пол. Доски есть, говорил он, готовые лежат, и, как только найдется машина, сразу привезу.
Ах, этот наш коридор! Того и гляди провалишься. Половицы кривые, не прибиты, между ними широченные щели. Наступишь на один конец, другой вверх лезет… В позапрошлом году Дунетхан попала в больницу, по-моему, из-за нашего пола.
В голодный тот год редко у кого было чурека в достатке. Еще зима, а у нас ни зернышка. Дзыцца привезла из Беслана соевый жмых и пекла лепешки. Мы с Бади кое-как ели, а Дунетхан ни в какую. Выйдет в коридор и тайком от Дзыцца бросит в щель. Собака все поедала — сидела под полом и ждала, точно лакомства. Обе были довольны, да и Дзыцца, что хоть немного накормила дочь.
А та стала отекать. Дзыцца сначала ничего не понимала. Молча садилась против нее и жалостливо смотрела. Руки дрожали на коленях — самое от слабости шатало.
Прошел день, другой. Дунетхан уже не могла слезть с кровати. Врач сказала, что это от недоедания, куда вы смотрели, состояние опасное. И Дунетхан положили в больницу.
В тот же вечер мы отправились к родственникам: Дзыцца откуда-то узнала, что им целых два пуда пшеничной муки привезли. Было уже темно, и мы с собой захватили ручной фонарь. Нам очень обрадовались, а когда Дзыцца рассказала о Дунетхан и попросила, взаймы немного муки, хозяйка вынесла полный подол. Как можно взаймы, раз такое дело! Взаймы, говорит, я бы чашку насыпала.
Наша корова еще давала молоко. С нескольких надоев Дзыцца приготовила сыру и испекла уалибах. Налили в бутылку кипяченого молока, взяли пирог и понесли в больницу.
Дунетхан мы застали грустной-прегрустной.
— Что с тобой? — обеспокоилась Дзыцца. — Уже поправляешься, вон и щечки порозовели.
Дунетхан молчала, сидела насупясь. И вдруг разревелась:
— В город меня увезут! Не хочу… Не поеду! Домой хочу!
Дзыцца мягко погладила ее по голове:
— Ты хорошая девочка, а плачешь. Разве я тебя отпущу! С чего ты взяла, что в город?
— Я сама слышала.
— От кого?
— Тетя говорила, врач. В больницу инфекционную, говорит, надо вести.
— Тебе самой сказала?
— Нет. Она с кем-то говорила, а я слышала!
Мы пошли к врачу. Врач выслушала Дзыцца и строго покачала головой:
— У вашей девочки есть один большой недостаток. Подслушивает чужие разговоры и неправильно истолковывает. — И улыбнулась: — Речь шла о другой больной. А ваша через неделю будет дома. Если перестанет упрямиться. Скажите ей, чтобы пила все лекарства, какие дают, а не прятала под матрац…
Мы вышли от врача успокоенные. Узнав, что скоро домой, Дунетхан повеселела. Только спросила Дзыцца, почему она сказал врачу, что наш отец не вернулся с войны.
— Разве я так сказала? — удивлялась Дзыцца.
— Да! Я слышала!
— Значит, просто оговорилась. Баппу еще не вернулся, но обязательно вернется. А ты скорей поправляйся. Увидит, что болеешь, и меня будет ругать. Почему, скажет, мою черноглазую не уберегла? Правда, Габул?
Я кивнул. Хотя не очень-то уже и верил Дзыцца, что Баппу вернется.
Через неделю Дунетхан на самом деле выписали.
— Ваша дочь молодчина! — сказала врач на прощание.
— Не капризничала, все лекарства принимала. Смотрите, ее и не узнать!
Домой мы пошли пешком. Уже выходили на полевую дорогу из села, как Дунетхан захотелось пить, и Дзыцца свернула к одному из домов. Это был дом друга Баппу, Дзыцца мне утром показывала. «У них тоже отец еще не вернулся с войны, а то разве не проведал бы нас».
Дверь открыла хозяйка и набросилась на Дзыцца с упреками:
— Нечего сказать, ее ребенок две недели лежит в больнице, а она глаз не кажет! Будто мы ей чужие!