За яблоневым садом темнеют высокие акации. Тоже принадлежат Гадацци. Три, четыре… девять деревьев. Восемь по кругу посажены, самое большое — в середине. От них до сада шагов тридцать. Растут, можно сказать, в открытой степи, на ничейной земле. Не на ничейной, конечно, а на колхозной, но никто Гадацци об этом не смеет сказать. Чуть дальше стояло пять старых тополей. Гадацци уверяет: и это его. Недавно срубил четыре тополя и продал на дрова в соседний Джермецыкк.
Раньше здесь был родник. Люди приходили за водой. Гадацци злился: ходят, скотину сюда гоняют, а та ему плетень может повалить. Со всеми соседями перессорился.
Однажды поутру, как всегда, люди пришли к роднику. Стоят с порожними ведрами, лица у всех печальные. Ночью кто-то бросил в родник дохлую кошку, такая вонь, хоть нос затыкай. Теперь ни воды набрать, ни посидеть на берегу, в холодке. А хорошо было здесь — приляжет в тени утомленный человек, и усталость как рукой снимет. Женщины утром по воду сходились, столько разговоров, смеха! Воробьи, голуби в жару прилетали поплескаться… И какой же это злодей родник испоганить догадался! Я целый день чистил, только зря старался: перестали ходить к роднику. Так и забросили. Затянуло его зеленой ряской, вымахал камыш по берегам — не подойдешь. Превратился в лягушатник, ящерицы нор понаделали вокруг… Жалко родник. Обходят стороной. А ведь умный хозяин корову не режет, если она один год не телилась. Будто бы родник сам по себе запаршивел, не люди виноваты. Мечтал ли он о таком бесславном конце!
Кто забредет сюда, отыскивая своего теленка или овцу, заранее нос зажимает. И вымещает зло на скотине: кабы не ты, дескать, не нюхал бы эту вонь! А бывало, зачерпнет пригоршней чистейшей воды, напьется и говорит, жмурясь от удовольствия: «Ну и чиста, ну и холодна — лед! Золото, а не родник!»
Забыли, все слишком быстро забыли. Слишком легко на него махнули рукой.
Между родником и огородом Гадацци прежде росла сочная трава. А нынче бурьян да камыш всадника скроют. Гадацци этого только и надо. Ни человек, ни скотина не залезут в его владения. А попробуют — пусть пробуют, если крапивы и колючек не боятся! Огородный плетень сплошь оплело терном, муравей не пролезет. Гадацци все мало — еще и проволокой колючей опутал.
За плетнем нашего огорода сразу луга начинаются — до самой реки Куыройыдон. Вдоль плетня протоптана тропинка, кто бы ни шел мимо — яблоко сорвет, рука сама тянется. Баппу там еще и вишен насажал, так что каждую осень мы без огорожи: то один, то другой залезет на плетень — ну и повалят…
К тому же наш участок угловой, у нас больше всех забот с изгородью. Кто живет в середине, тем намного легче. Участки одинаковые, плести же приходится куда меньше: только со стороны улицы да позади огорода изгородь поставить. Наш сосед Гажмат предложил однажды: «Давайте так сделаем; пусть каждый плетет поровну. Чтобы людям не мучиться». Никто не согласился. Что было, то и осталось. Живут себе преспокойно.
Солнце закатилось. Притихли воробьи в саду. Скоро разлетятся по своим гнездам, а что не допели — утром допоют.
III
Я рано проснулся: разбудила машина, подъехав под самые окна. Мотор так ревел, что, наверное, и соседей перебудил. Наши окна всю ночь были открыты. Дзыцца их оставила настежь открытыми ради дяди Алмахшита. А обычно всегда закрывает на ночь.
Я проснулся и сразу почувствовал запах бензина. Как я люблю этот острый, тревожащий запах! По нашей улице редко проезжают машины. И не было ни разу, чтоб я не выбежал навстречу какому-нибудь случайному грузовику. Он проезжал, громыхая и пыля, и мои мысли уносились вслед за ним. Уже не видно и не слышно его, и пыль рассеется, а сердце никак не успокоится. Пусть бы запах бензина так и витал над нашим домом! Но и он улетает вместе с ветром…
Мотор все работал под окнами, даже синеватый дымок поплыл в комнате. Потом гул оборвался и послышался голос шофера:
— До каких пор будете спать?!
По коридору протопали сапоги.
Дядя Алмахшит открыл гостю дверь:
— Не ждали, что рано приедешь.
— Наверное, я не сплю до обеда, как вы!
— Молодец! Мужчина! — с усмешкой сказал Алмахшит, — Только машину почему оставил на улице?
— А что об этом волноваться? Скажи, куда надо, — я мигом ее подгоню!
— Давай прямо во двор.
Я помчался к воротам. Вчера вечером меня похвалил дядя Алмахшит: даже он не сумел бы таких сплести. И сказал, что из меня выйдет настоящий мужчина. А если, добавил, станешь бездельничать, как те, которые околачиваются по базарам да по разным дурным местам, то такой племянник мне не нужен. Я, говорит, тогда заберу к себе вашу Дзыцца, живите одни. Меня точно ножом полоснуло. Как это так — забрать Дзыцца! Конечно, дядя Алмахшит нам не чужой, Дзыцца ему родная сестра, но куда же тогда денемся мы, если она уйдет? Да и как Дзыцца будет без нас? Нет, не бывать этому, никуда она не уйдет! Во-первых, сами ее не отпустим. А во-вторых, как она все бросит?.. Она не забывает и тех своих трех сыновей, которые давно умерли и похоронены на сельском кладбище, так разве оставит живых детей?