— Возьми газету себе, я другую найду, — сказал на прощание Джетагаж. И пошел к магазину.
Должно быть, там только и говорят о газетной статье. А кто еще не слышал про эту новость, так Джетагаж, будьте спокойны, все им расскажет. И люди удивятся и обрадуются. Ну, наконец-то! — скажут. Конечно, кое-кто и промолчит, побоится высказаться открыто. Найдутся, думаю, и такие…
А как Дзыцца отнесется к моей заметке? Я пока ничего ей не скажу. Узнает сама — хорошо, а нет, так промолчу.
— Сходил бы на мельницу, — сказала Дзыцца, когда я вернулся с улицы. — Наш солод, наверно, уже смололи.
Я взял палку и снова вышел на улицу. На углу встретил Темиркана — лицом к лицу столкнулись.
— Легок на помине! — весело воскликнул Темиркан. — Только сейчас думал о тебе. Куда это собрался?
— На мельницу.
— И я на мельницу. А палка-то зачем?
— От собак, — сказал я.
Темиркан засмеялся:
— Насчет собак не знаю, а вот кое-какие люди тебя облают! Это уж точно.
Я сразу понял, о ком он говорит. На нашей улице живут двое или трое из тех, о ком написано в газете.
— А ты что, тоже читал? — спросил я Темиркана.
— Джетагаж целую толпу собрал возле магазина, несколько раз прочитал твою заметку.
— И что?
— Кто, спрашивают, этот Казбек Таучелов? Какой молодец! Ты бы послушал Джетагажа. Скоро, говорит, все наше начальство будет танцевать под музыку сына Байма! — И взглянул испытующе: — Только не очень задавайся! — Он что есть силы хлопнул меня по плечу.
— Полегче! Синяк оставишь!
— Нет, хорошо ты их разделал! А мне-то почему не сказал?
— Откуда я знал, что напечатают?
Мы шли мимо дома бригадира второй бригады. У ворот сидели две женщины и толстая черноволосая девушка. Привалившись к стволу вишни, она лузгала семечки. Женщины что-то сказали нам вслед.
— Слыхал? — шепнул мне Темиркан. — Тебя ругают.
— А кто это?
— Одна из них жена бригадира.
Тут я уже сам услышал, как лузгавшая семечки сказала пренебрежительно:
— Пусть пишет. Может, этим прокормится!
— У, как зашипели! — усмехнулся Темиркан. — Бригадирова дочь!
— А я думал, соседка.
— Нет, дочь от первой жены. Мачеха и она друг друга ненавидят. А видал, как объединились! — Темиркан обернулся и сказал сердито: — Дождется эта толстуха! Дождется у меня!
— Тебе-то она что сделала?
— Головастиком прозвала…
Темиркан злится, когда его так называют. Но неужели это пошло от той толстухи? Здорово же прилипла кличка к Темиркану! Дразнят, конечно, те, кого не отлупишь, кто постарше. А попробовал бы кто-нибудь из наших ребят!
Только почему головастик? По-моему, голова у Темиркана не больше, чем у других. Его шапка немного мне велика, но моя ему как раз впору.
— Не обращай внимания! — сказал я. — Разве плохо, если у человека большая голова? Лучше такая, как у Гадацци? Знаешь, что ему сказал Джетагаж? Гадацци жаловался: голова раскалывается после вечеринки. А Джетагаж ему при всех: «Она у тебя не больше лесного дичка, чему там болеть?» Гадацци, конечно, озлился: «А у тебя с бычью голову и глазищи, как у бугая!» Джетагаж только посмеялся. «А ты думал, говорит, у большого дома не бывает больших окон!»
В крайнем доме жил бригадир первой бригады. И здесь люди. Наверно, и жена бригадира.
— Вон та, которая встала со скамейки, — сказал Темиркан и подтолкнул меня в бок.
Женщина с грозным видом выбежала на дорогу. И пошло, и пошло!.. Это надо было слышать! Каких только слов не наговорила… Проклятья и ругательства сыпались, как искры от костра. Чтоб, кричала она, тебе на руках отца оказаться!.. Чтоб тебе, чтоб тебе…
У нас так о мертвых говорят: «на руках отца оказаться». Но Баппу-то ведь не умер! Или ей хочется, чтобы он умер, а следом и меня закопали? И все из-за того, что правду написал? Что она так кричит? В колхозе-то не работает! Я и написал об этом. Может, она хочет, чтоб говорили, будто работает, не жалея себя?
Мы с Темирканом молча прошли, словно ничего не слышали.
— Ну, что я тебе говорил! Не собак надо бояться. Собаки — это что!
Что верно, то верно. Если идти спокойно по улице, ни одна собака не тронет. А будешь размахивать палкой, кричать — нипочем не отстанут. Сколько раз я проходил этой улицей, и никто на меня косо не посмотрел. А теперь какой бранью встретили!..
— Да пусть злятся! Будь уверен, кончилась их беззаботная жизнь. Так им и надо!
И Темиркан засмеялся.
XX
О газете Дзыцца узнала на другой день. Я догадывался: сердиться не будет, но и не похвалит. Не любит она ссориться с людьми. А заметка словно нарочно написана, так, чтоб всех перессорить.