Ничего я не понимаю! Могу только плакать и плачу. Ко мне подходит старуха, самая-самая старая во всем селе:
— Солнышко мое, с этого дня много будет у тебя дней, когда тебе захочется плакать. Упадет камень — его на свою грудь принимает земля. Бог обо мне позабыл, зачем на этом свете держит, чего я еще здесь не видала? А кому жить хотелось, того отнял у своих детей! Ждал спелых, да зеленые упали… Убьешь себя горем, Дзылла это не понравится. Не плачь, солнышко мое, не плачь, много еще будет дней, когда тебе захочется поплакать…
XXII
К утру съехались все родственники. Сестры Дзыцца, племянники, сестра Баппу… Все в сборе. Сестра Баппу в отчаянии исцарапала себе лицо. Люди шептались, глядя на нее: вот уж редкость, говорили, чтобы золовка так убивалась! А Дзыцца и в самом деле любила Меретхан и была ей как мать.
Замуж выходила Меретхан в тяжелый год. Люди с голоду пухли, а у бедняжки Меретхан свадьба… Родственники явились с пирогами из кукурузной муки. Неслыханное дело! Могли бы добыть немного пшеничной — ведь свадьба… Алмахшит об этом часто рассказывал. Дзыцца, бывало, выслушает его, вздохнет и скажет, оправдывая родню: «Ах, Алмахшит, время тогда было такое!..»
Дядя Алмахшит с улыбкой отвечая, мол, хоть бы пшеничной муки горсточку-другую на свадебные пироги, и сводил разговор на что-нибудь иное.
Дзыцца вынесли во двор. Женщины окружили ее со всех сторон. Вся улица запружена людьми. Голос плакальщицы, который я не раз слышан на похоронах, проходя мимо кладбища, теперь раздается в нашем дворе. Выкрикнет плакальщица скорбные слова — и следом рыдания… Гажмат с молодыми парнями протиснулся к гробу. Подняли, осторожно пронесли под яблоней и двинулись на улицу. Толпа раздалась.
Несут Дзыцца туда, откуда возвращаются люди, лишившись одного из близких своих. Несут ту, в которой ничего не осталось от Дзыцца. Эта Дзыцца не может ни говорить, ни слышать, ни видеть. Эта Дзыцца ко всему безучастна. Ее положили в гроб, отнесут на кладбище, зароют в могилу, потому что она мертва. Но Дзыцца, которая в моем сердце, которую я люблю и буду любить больше всех и которая меня любит больше всех, которая согревала меня, последний кусок хлеба отдавала, жива была моей жизнью, — эту Дзыцца нельзя отнести на кладбище. Для того, чтобы умерла эта Дзыцца, надо прежде убить меня. А я жив. И Дзыцца моя жива…
Люди сказали слова прощания. Наконец ты отдохнешь… Ты ведь и умерла, не успев отдохнуть после работы, и умыться не успела…
Мы вышли вместе с Дзыцца, а вернулись одни. Да одни ли? Печаль с нами и горе. И заботы. Всюду они будут идти впереди нас, смотреть на нас своими страшными глазами, заступать нам дорогу.
Стадо пригнали. Наши коровы и овцы на улице, стоят перед воротами, боятся зайти во двор. Никогда не видели там столько людей. Куры разбрелись кто куда, солнце закатилось, пора на насест, а они бродят по двору, никак не отыщут дорогу в курятник. Появилась Хадижат, загнала скотину, замкнула сарай. Один ослик остался на улице, ничего с ним не станется. В эту пору не бывает ночных холодов. Дзыцца тоже оставляла его на улице.
Люди потихоньку разошлись по домам. Во дворе только близкие родственники и соседи.
— Эх, Дзылла, — вздохнув, говорит Хадижат, — теперь бы тебе только и жизнь начать настоящую! Да оборвалось все. Обе коровы остались стельными…
С последними словами она обращается к Алмахшиту.
Алмахшит же лучше тетушки Хадижат это знает. Пятнистую корову нам подарила еще телочкой старшая сестра Дзыцца. Пятый год у нас во дворе. В этом году третий раз отелится. А черную дядя Алмахшит привел прошлой осенью. Молодая корова, на третьем году, а тоже уже стельная. Дзыцца так радовалась, когда узнала. Будут две дойных коровы, говорила она, в молоке нужды не станет. Она всегда говорила: «Если в доме нет молока, то какой это дом?»
Я раньше не понимал. По-осетински слово «молоко» звучит так: «урсаг», а если скороговоркой произнести, то получится «русский». «Русский» по-нашему «уырыссаг». Похоже. И я все время вспоминал русскую женщину, живущую в одном из домов на нашей улице. Потому-то, думал я, они и живут хорошо, что у них есть «уырыссаг».
Дядя Алмахшит был у нас десять дней назад и осмотрел обеих коров. Долго их ощупывал, пытаясь определить, кто будет: бычок или телочка. Он умеет это делать. И тогда сказал, чтобы телочек ждали. Я, сказал он, еще заеду через неделю.
Вот он и приехал…
Только не выбежала Дзыцца навстречу, не обняла обрадованно.
Алмахшит привез машину дров и сгрузил возле тутовника. Во дворе стало тесно.