И опять собрались родственники отовсюду. Полон дом гостей. Каждый зовет к себе Бади и Дунетхан. В глубине комнаты сидит старенькая мать Дзыцца — Нана. Маленькая, с Бади росточком, будто теперь она вниз растет. Но уважают ее не меньше, чем любого мужчину.
— Бог потому и оставил меня на этой земле, чтобы своими руками похоронила дочь, — говорит Нана. — Ах, чтобы он света невзвидел, кто людей счастьем одаривает!..
Алмахшит держит совет с родственниками обо мне и сестрах. Как нам жить дальше? Кто за нами присмотрит, кто нам будет готовить? Бади двенадцать, Дунетхан четырнадцать лет. Как же со школой быть? Кому за скотом ухаживать? Кто будет нас обшивать и обстирывать? А огород?
Сколько сразу вопросов! Какое слово скажут родственники, что решат? Дзыцца одна находила ответ, они же все вместе не могут. А если нас поодиночке родственникам раздать? Или пусть кто-нибудь останется с нами. Можно, говорили, и в детский дом… Всякое предлагали. Нас бы им спросить!
Алмахшит и спросил, когда выслушал всех:
— Ну, а вы что скажете? Что сами думаете?
— Мы никуда не уйдем! — ответил я, оглянувшись на Бади и Дунетхан. Я догадался по их глазам, что они со мной согласны. — Лучше нам быть всем вместе в своем доме.
— Значит, никуда не пойдете?
— Сами будем жить, — проговорила Дунетхан, губы у нее дрожали.
Алмахшит тяжело вздохнул и уставился себе под ноги. Все ждали, что он скажет. Все высказались, за ним последнее слово.
— Как они сами решили, так и будет, — сказал он наконец. — У каждого своя судьба. Станут помогать друг другу — не пропадут! Для кого мать свята, тот и мертвую будет ее почитать и от ее наказов не отступится…
На этом и порешили… И мы поняли раз и навсегда, кто на нас какими глазами глядит. Кроме дяди Алмахшита мы никому не нужны, а он не оставил нас в трудный час. И стал еще ближе.
У него самого детей полон дом, с нами прибавится хлопот. Но где много забот, там и еще одна не в тягость…
XXIII
Родственники разошлись, разъехались. С нами осталась старая Нана, как было решено.
— Да чем же я им помогу? — слабо протестовала Нана. — За самой нужен уход!
— Они и будут за тобой ухаживать, — успокоил ее Алмахшит. — А твоя им помощь — побыть с ними. Большего им сейчас и не надо. Встанут на ноги, тогда и домой поедешь. Я сам тебя отвезу.
И Нана осталась. Легла на кровать Дзыцца и встает в редких случаях. Сколько ей лет — никто не знает, она и сама не знает. Но не разрешает называть ее старухой. Увидит в окне, как Кыжмыда овечек погоняет хворостиной, и принимается разговаривать сама с собой:
— Вон Кыжмыда намного старше меня… А поглядеть на нее — куда как резва!
— Да она еле ходит, — я возражаю. — Будешь резвым, если спина согнута…
Нана раздраженно машет рукой:
— Оставь ради Бога! Она и в девушках была горбатой.
— Ну да! Кто поверит?
Нана фыркает:
— А я говорю, старше она меня! На танцах за взрослую считалась, а я и со сверстниками танцевать еще не решалась.
— Она уже и не слышит ничего.
— Конечно! — подхватывает Нана. — Если до стольких лет дожила, то одно из двух: либо ослепнешь, либо оглохнешь.
Нана сама себе противоречит, но не замечает этого.
Я говорю:
— А ты как же? Ты ведь и слышишь хорошо и нитку в иголку вдеваешь, никого не просишь…
— Я сроду ничем не болела! Таких легких, как у меня, ни у кого нету. Чистые-чистые. Если б не всякие беды, ни на что бы не жаловалась… А сколько несчастий я перенесла за свою жизнь! Три года я по Ишша траур носила. А тот траур и теперешний — не одно и то же. Три года солнца не видела, ела не вовремя, не засмеялась ни разу. И вот не гожусь ни на что, старость пришла… И Дзылла такая же страдалица, как я. Вот раньше срока и сошла в могилу…
Посмотреть на Нана — кожа да кости. Она и дома, в горах, все лежит, с постели не встает. Вены на руках просвечивают, лицо изрезано морщинами. Время от времени ее начинает душить кашель. С бронхами у нее неладно. Нана держит возле себя баночку с медом и топленым маслом, съест ложечку, и кашель отступает.
Она часто говорит о своем брате Ишша. Умер он в том возрасте, когда женятся. В сенокос выпил родниковой воды и простудился. За две недели сгорел. Нана тогда была уже взрослой. И как надела траур, так и не снимала все лучшие свои годы. Самые светлые мечты, говорит, похоронила и камнем черным завалила.
Она была единственной сестрой у пяти братьев. Те на руках ее носили. А больше всех любила Ишша, его имя навсегда осталось в ее сердце. Именем его клянется. Если скажет: «Клянусь Ишша!» — можно ей в чем угодно довериться. Да и без клятвы можно. Клянется она, чтоб внушительней было. Нана не выносит лицемерия. Хитрюги и льстецы обходят ее стороной, потому что всегда говорит напрямик. Что думает, то и говорит.