Какой-то коротышка подошел, пощупал вымя Фыдуаг.
— Сколько просите за этого козленка?
Говорят, Сатти смеялся над Батти: какой, дескать, ты маленький! А самого от земли не видать.
— Две с половиной, — ответил я.
Назвал цену Нана, потому что две восемьсот правда многовато. Столько за нашу корову никто не даст.
Коротышка со всех сторон обошел Фыдуаг и остановился передо мной:
— Две тыщи!
— Две с половиной, — твердо повторил я, — и ни рубля меньше.
— Нет?
— Нет!
Долговязый старик давно не спускал глаз с нашей коровы, ждал, когда уйдет верткий коротышка.
— Сколько, ты говоришь? Сколько за корову? — спросил старик.
Я почему-то его испугался. Неужели купит, денег не пожалеет? На вид ему было лет семьдесят. Лицо заросло седой щетиной, наверное, неделю бритву в руки не брал. Шея и лоб красные от загара. Он снял с головы фуражку, вытер ярко-красным платком, величиной с наволочку, пот со лба, с шеи, промокнул морщинистый кадык. Вытер фуражку изнутри и спрятал платок в карман коричневых галифе. Живот у него свисал через ремешок, которым старик был подпоясан, — так что и пряжки не видно.
Старик провел ладонью по кустистым бровям и переспросил:
— Какая твоя цена?
— Две восемьсот.
— Ну да? Даже еще и восемьсот? — Брови старика сошлись над переносицей. — Ты ведь только что две с половиной просил!
— Я ошибся.
— Слушай-ка, дорогой, вот тебе две четыреста!!! Шагай домой и радуйся. Посмотри, твоя сестра вся посинела от холода. Больше моего вам никто не даст.
— Ничего, даст.
— Не даст, говорю тебе! Это очень хорошая цена. Кто хотел купить, уже купил. Видишь, базар расходится?
Людей в самом деле стало поменьше. Многие собирались домой, привязывали к телегам непроданный скот.
— Ну как, дорогой? — помолчав, снова спросил старик.
— Я не отдам за эту цену.
— Тогда счастливо оставаться!
Недоволен… Еще бы! А я радовался. И Дунетхан облегченно вздохнула, когда старик отошел.
В прекрасном настроении мы возвращались домой. Когда миновали Уршдон, я снял веревку с коровы: не надо тянуть за собой, теперь сама дорогу найдет. Домой идем!
— А знаешь, — сказала Дунетхан, — я утром помолилась. Посмотрела, как Нана молится, и сама…
— А зачем?
— Чтоб Фыдуаг не купили.
Я обомлел:
— Так ведь и я молился! Я и цену дорогую просил, чтоб не продать.
— А я сразу поняла. Только боялась, что старик тебя уговорит.
— Я и сам боялся.
Дунетхан очень любила Фыдуаг, она и эту кличку ей придумала. Фыдуаг — баловница по-нашему.
Не понять, кто больше радовался — мы или наша Фыдуаг. А теленок-то — как он бежал за матерью, подпрыгивая и брыкаясь! Мы едва поспевали.
Только Нана осталась недовольна.
— Надо было отдать за эту цену. У бедняка и цену ценой не назовешь… Что теперь делать? Одно несчастье за другим!
— Откуда ж мне было знать?
— «Откуда, откуда»! Ты теперь в доме за мужчину, должен сам решать. Не думала, что таю получится, не предупредила заранее… Деньги вам пригодились бы! Все ваши заботы на одной ниточке держатся…
За что она ругает меня? Как велела, так и делал. А чего не велела, не делал.
— Недавно Канамат приходил, — сказала Нана. — Узнал, что корову продаем. Я ему: опоздал, утром на базар повели. Может, еще придет.
Да пусть уж лучше Канамат купит! Хоть в стаде увидим свою корову.
Канамат явился на следующий день. Фыдуаг ему понравилась: зовут Баловница, а спокойная. Канамат это знает.
С Нана они быстро сговорились.
— Какую цену положите, такую и дам, — сказал Канамат.
— А как решили Бимболат с Гажматом, такая и остается. Две тысячи пятьсот.
— Ну и хорошо. А я еще тридцатку добавлю. От себя.
Когда уводили Фыдуаг, дома никого не было, кроме Нана.
Чтобы корова привыкла к новому месту, хозяева несколько дней не выпускали ее в стадо. А когда выпустили, то вечером с пастбища она пришла под наши ворота. Я Фыдуаг по голосу узнал: встала возле ворот и мычит протяжно, зовет. И в глазах столько боли, обиды, что мне стало не по себе. Казалось, она упрекает.
Раньше, бывало, силой не загонишь, а теперь сама просится, да не впускают. Как это так?
Я нарвал травы в огороде и стал кормить через калитку. Потом неосторожно приоткрыл, и Фыдуаг ворвалась во двор. И прямехонько к хлеву. Домой! С трудом Канамат увел ее.