Потом всё исчезает – демон, егеря…
В темноте только я и боль, грызущая мои внутренности…
Я потеряла счёт дням. Время идёт, идёт... Хотелось бы сказать «день за днём», но в этом логове оборотней и упырей только ночи. Время идёт мимо меня в такт шагам охранника, десять шагов в одну сторону, десять в другую. Оно струится по влажной стене беспорядочным плетением водяных дорожек. В их узорах играют красноватые отблески, когда на крепостном дворе по ночам жгут смоляные бочки. Даже когда сквозь маленькое оконце под потолком удаётся пробиться солнечному лучу, в углах остается тьма.
Каждый раз хочется думать, что всё позади, но я понимаю – он снова придёт и сделает это завтра. Знаю, эта тварь прячется где-то в тёмном углу, дожидаясь, когда я закрою глаза.
И вот однажды я ощутила это. В животе будто раскалённой кочергой перемешали внутренности. К горлу подступила волна желчи, и меня вырвало на вонючую солому.
Мне безразлична смерть, но я не могла позволить сжечь себя изнутри!
Я хотела сделать петлю из рубашки и повеситься, но не смогла дотянуться до решётки окна. Потом долго пыталась убедить себя, что у меня внутри ничего нет. Но он уже был там – крошечный извивающийся демон с кожистыми крыльями. Вот-вот прогрызёт живот и выберется наружу. Я знала, моё дитя – Дьявол-Бенг-Причина-Всех-Зол, – уже рвётся на свет. Не знаю, можно ли умилостивить бога-вампира, но я молилась Дэлу, тому, что наверху, и Фарауну - богу Маленького Египта. Я просила о помощи бога Алако - защитника всех цыган, чтобы он избавил меня от жуткого бремени. Но почему, почему я не умерла тогда! Зачем цеплялась за жизнь, сплетая отпирающие заклятья, одно за другим. День за днём, ночь за ночью я вспоминала имена умерших предков, всех, кто лежит в Белой Мари. И вот однажды после ухода егерей Алако ответил мне – тихонько щёлкнул, но не закрылся замок, и у двери заснул охранник.
Бежать! Несколько сотен ступеней вниз, и через пятьдесят шагов будет крутой склон, ведущий в расселину, где течёт Арджеш. Перебраться вброд на другой берег, а там лес, Белая Марь, дом, бабушка…
Я бегу вдоль реки по скользким камням. Обдирая руки и колени, карабкаюсь вверх по скользкому склону.
Впереди над прибрежным тальником висит молочный туман, а в самой сердцевине тлеет слабый огонёк. Это наша хибарка утопает в белой мари. Продираюсь между колючими ветками, заглядываю в окошко.
Бабушка толчёт что-то в глиняном горшке. Из трубки, зажатой в зубах, поднимается дымок. Она смахивает со стола крошки, поворачивается к очагу и перемешивает что-то в котелке, висящем над огнём.
– Девочка моя! – бормочет бабушка, торопливо перемещаясь к двери, когда я появляюсь на пороге.
Она насильно укладывает меня.
– Что они сделали с тобой! – плачет бабушка, ощупывая мой живот. Этот ребёнок тебя погубит…
Потом заставляет выпить какое-то густое, мерзко хлюпающее варево.
– Не называй это ребёнком! – хриплю я, давясь противно пахнущей бурдой. – Не дай этому дьявольскому отродью жить во мне!
Умоляюще смотрю в покрасневшие, припухшие от слёз бабушкины глаза.
– Ты сошла с ума, Джана! Не смей и думать об этом! – плачет она.
Но чудовище внутри меня бьётся требовательно, сильно. Я кричу и проваливаюсь в беспамятство.
Когда прихожу в себя, в комнате темно и холодно. Тлеющие в очаге угли светятся как глаза дикого зверя. Скорчившись на лежанке, слышу шелест белой мари над могильником, и в этом звуке мне чудится отдалённый топот копыт. Егеря уже мчатся по следу, чуя мою боль и мой страх.
С надеждой смотрю на маленький алтарь, где лежат заговорённые амулеты. Они подсказывают, как быть.
Рано или поздно меня найдут, с этим ничего нельзя поделать. От них не сбежишь. Я знаю, как устраиваются погони. Они называют это охотой. Соревнуясь в меткости, егеря выпускают стрелу за стрелой, и они летят, свистя, подгоняя. Ты бежишь, прячешься за стволами, не можешь ни остановиться, ни укрыться. А потом… горячий сильный толчок в спину, и всё. Ты обречён и лежишь, истекая кровью, бестолково сбивая ногами прелую листву. И последним воспоминанием станет лицо загонщика, добивающего тебя.
Я встаю с постели и, стараясь не потревожить бабушку, незаметно выхожу из дома.
Знаю, кто станет моей повитухой.
Эта ночь – ночь полной луны. Вон она висит над лесом, яркая-яркая. Такой луны нужно больше всего опасаться, ею управляет сама Госпожа.
Я плыву в жемчужно-белой мари, пытаясь прорваться сквозь неё, куда угодно, бесцельно – лишь бы вне...
Вода в Мозглом пруду чёрная, как дёготь, маслянисто-гладкая, приторно-тёплая. По жирной поверхности бежит лёгкое колыхание. На берегу среди высоких камышей что-то темнеет.
Это она. Сидит спиной ко мне на корточках, с усилием вытягивая что-то между колен. Уродливый горб, растрёпанные волосы. Вроде похожа на человека, но я-то знаю, кто это. Порождение болотной тьмы и глубины. У неё много имен и обличий. Шувани называют её Муло.
Подобрав что-то с земли, она медленно встаёт. Её голова на фоне белого лунного круга, от волос поднимается пар. Муло огромна и очень стара. В руке что-то болтается. Пахнет кровью. Старуха швыряет на пропитанную влагой землю освежёванный трупик какого-то животного и поворачивается ко мне.
Я вижу её лицо. Скорее, узкую морду с подвижными тонкими губами и длинными заострёнными зубами. Коричневые, сморщенные, как буковая кора, груди свисают до живота. У неё толстые ляжки, покрытые тёмной шерстью, и козлиные копыта. Она манит меня скрюченным, красным от крови пальцем. Потом опускает голову на широкую грудь и шумно вздыхает. Большое бочкообразное брюхо поднимается и опускается. Пару мгновений она будто выжидает, потом грузно шагает в мою сторону. Под ней смачно чавкает влажная земля. Муло наклоняется, цепляет мою руку и тянет к себе. У неё мертвая хватка.
Я не сопротивляюсь. Но мне есть, что предложить взамен. Жертва для Госпожи.
Делаю последнее усилие и произношу вторую часть требы:
– Под луной… посреди леса… возле бездонного болота… владычице погибели я предлагаю плоть! Ешь, Тёмная Мать! Хас, Кало Дай!
И подталкиваю к ней притихшее отродье. Он снова начинает биться и визжать. Муло отпускает мою руку и нависает над ним. Недовольно урча, принюхивается, потом хватает за лодыжки и рывком поднимает. Он висит, зажатый в её кулаке, извивается и орёт. Лицо старухи недовольно дёргается. Она раздражённо рычит и с размаху ударяет его головой о землю.