Виктор собрал с пола осколки посуды, вернулся на раздачу и положил кассиру два рубля за тарелки.
— Не разевай рот, — сказал Клим и снова заказал первое.
Виктор сел за стол и сделал вид, что ничего не случилось. Но руки опять мелко дрожали и ложка побрякивала о тарелку. Илья перестал есть и отложил ложку:
— Клим, ну-ка пошли.
Клим молча встал.
Виктор не смотрел, куда они пошли, но чувствовал спиной, что к Соловью. Женька похлопал глазами, вскочил, пошел следом. Его турнули.
— Они на улице... — сказал Женька, вернувшись.
Через несколько минут появился Илья, за ним Клим.
Илья был спокоен, лишь чуть-чуть натянулась и побледнела на скулах кожа. Стал молча есть. Только на правой руке его из покрасневших козонков сочилась кровь. Потом поднял глаза на Клима:
— Ты что, к нему в бригаду собрался?
— Что, гонишь?
— Зачем гоню. Мне просто странным кажется твое пассивное поведение. Вроде и не друзья вы с ним?
— Нет.
— Так в чем же дело? Если он не знал, то ты-то знаешь, если Витька его стукнет, он не встанет: И зачем так глупо играть, тем более на работе. Может, у тебя с ним какие-то шуры-муры? Брось, пока не поздно, — посмотрел пытливо.
— Я к нему не пойду, — сказал Клим, намазывая на хлеб горчицу.
— Я тебя не гоню. Я думал, ты сам ищешь повод уйти от нас. Может быть, тебе там удобнее работать?
— Нет, — сказал Клим, глядя в тарелку.
— Ну и точка. Пошли работать. А ты, Витя, держись, царапайся.
— Царапаюсь, — сказал Виктор, допивая компот.
После работы Виктор переоделся и решил пойти в поле. За цехами, на пустыре, кто-то накосил травы. Виктор насобирал охапку и пошел к своим искривленным березкам. Натрусил сенца на землю и лег. Не хотелось думать, не хотелось в эту минуту и вспоминать и вообще ничего не хотелось.
Небо расплавилось за день, вылиняло. Ни птиц, ни облачка, ни ветра...
Виктор вытянулся, закинул руки за голову и закрыл глаза. Там его и нашел Илья.
— Ну ты и даешь! Я шел, шел, смотрю, ты впереди, решил догнать. Догонял, догонял, вижу — исчез. А ты вон где!
— Зря ты идешь за мной, Илья! Я ведь не собираюсь прыгать в ковш со сталью.
— Вижу. Такой райский уголок сделал. Только что-то здесь мусору много?
— Здесь был мой дом. Здесь жила мать. — Виктор поднялся, сел.
— Во-он что!.. А я, знаешь, — теперь Илья снял пиджак, раскинул на траву, улегся, — собственно, и не за тобой шел. Просто душно мне было. Тесно. Понимаешь, тесно...
— Бывает и одному тесно.
— Этого не испытывал.
— Какие твои годы...
Илья расхохотался:
— Вот мудрец! Слушай, а не пойти ли тебе на подгоготовительные в институт? Ты не подумай, что это агитка. Просто я по-человечески...
— Нет. Не пойду.
— Ты слышал, недавно убили таксиста? Их было трое.
— Я слышал.
— А не замешана ли здесь Соловьиная компания? Как думаешь?
— Кто знает?
— Меня вызывали вчера в одно место. Интересовались кое-кем. Как думаешь, зачем?
— Наверное, есть основания подозревать убийц...
— А ведь подножку тебе подставил мальчишка из его бригады.
— Он ни при чем.
— А Соловей мне знаешь что сказал? Ты, мол, Илья, извини, он просто пошутил — не знал, что борщ несли Куличкову. Вот гад. А собственно, что мы здесь лежим?
— А что делать?
— Пойдем куда-нибудь. В лес, что ли...
— Может, к Вове?
— К Вове пойдут Женька и Клим.
— И еще должна пойти Варя.
— Что за Варя?
— Вова из больницы к нам, наверное, не придет. Он наверное, женится...
— Брось, когда это он успел обзавестись невестой?
— В субботу... Ну, двинем в лес? — сказал Виктор, поднимаясь.
— Пошли.
На тропинке Виктор остановился, с интересом начал разглядывать следы велосипедных шин. И неожиданно обрадовался.
На сухом прутике тальника висела бумажка. Зубакин снял ее. «Ассоль вернулась. Ее телефон: 33-02-10», — писала та, о которой он устал уже думать и которую ждал.
12
Прутиков собирал чемоданы не спеша, вдумчиво. Снял планки с боковых тайничков, рассовал трехпроцентные облигации, аккредитивы. На самое дно чемодана расстелил тонкие пачки пятидесятирублевок, прикрыл их картонным вторым дном и начал укладывать вещи — уезжал в отпуск к Черному морю (это для ребят и чтоб на работе знали), а на самом деле он уже рассчитался, выписался и черную «Волгу» купил, на которой решил навсегда покинуть Урал.
Он все продумал.
Рисовалась ему будущая жизнь у теплого моря, скрытная и спокойная, в собственном домике. Нинку он потом вызовет. Встретит ее и, как ночью, положит ей на грудь свою измученную думами о грабежах непутевую головушку, как сынок народится. И будут они гулять втроем под пальмами степенно-весело. Прутиков закрыл один чемодан, взялся за второй.